Главным событием в праздновании 15-летия филиала ГЦСИ в Нижнем Новгороде стала премьера оперы «Марево» с участием звезд музыкальной сцены и современного искусства. Авторы проекта — известная нижегородская арт-группа «ПровМыза» (Галина Мызникова и Сергей Проворов), композиторы Марк Булошников и Кирилл Широков. Либретто написал поэт Антон Шраменко (Киев). Среди вокалистов приехавшая из Берлина Наталья Пшеничникова (сопрано), а также солист Большого театра Андрей Архипов (бас). Инструментальную партию представил «Noname-ensemble», первый нижегородский ансамбль contemporary music. Музыкальный критик Вадим Рутковский назвал эту постановку апокалипсическим триллером, «медленным метафизическим странствием на стыке искусств». 

Художественная часть постановки действительно не является оформлением или декорацией, это самоценное произведение, в котором персонажи словно выходят из фона и в него возвращаются, а сюжетные коллизии ближе перформансу, разыгранному в пространстве инсталляции.

Действие происходит сразу после гибели в автокатастрофе мужчины, женщины, детей, собаки, птиц и дерева, поэтому и музыка и вокал передают не голоса, а то, как их души выражают последние земные мысли и чувства. «Душа за время жизни приобретает смертные черты» (Иосиф Бродский. Поэма «Горчаков и Гончаров») не сразу может отрешиться от привычек материального мира. Разрыв струны, соединявшей душу с телом, каждый персонаж переживает в абсолютном одиночестве, внезапно оказавшись в ином пространственно-временном континууме. Границы этого места очерчивает свет неоновой лампы, с ее механического движения над сценой и зрительным залом и начинается действие. Арии — набор эмоционально окрашенных звуков, напоминающих одновременно стон и молитву, слова здесь утратили свое значение. Эта содержательная невнятность текста (ощущение, будто диктофонная запись воспроизведена с неправильной скоростью) проявляет несовпадении течения времени здесь и там. Вокалисты даже говорили, что если оказывались понятны отдельные слова, они боролись с этим, например, прикрывая рот рукой.

Партии людей, животных, птиц и растений равнозначны. Человек — один из видов, ни больше ни меньше. Такая смена оптики дает дополнительный эффект отстранения.

Разбитый автомобиль, упавшее дерево, покареженный металлический экран, деформированная пластика героев, перемещающихся по сцене в неестественных и неудобных и позах, звуки и тишина, свет и темнота создают нервный ритм произведения. Его усиливает отсутствие границы между залом и сценой, все музыкальные инструменты и исполнители ряда вокальных партий рассредоточены среди зрителей. Деление пространства происходит не между зрителями и актерами, а между миром повседневности и «последневности». Аскетичность музыкальных и художественных средств, их точно выверенные отношения организуют направленный поток — портал в ментальные миры, на границе которого медитативный транс дарит откровения.

Катастрофичный, мгновенный уход из жизни, отсутствие времени предстояния перед смертью усиливает факт смерти, выявляет ее двойственность, это и закон мироздания, неизбежность энтропии, и нелепая случайность. Это состояние апокалипсиса для людей, застигнутых смертью врасплох. Повседневное, обыденное присутствие смерти в мире ввергает в посткатастрофическое состояние.

Детский плач, завершающий оперу, дословесный опыт каждого человека и в то же время часть ритуальной практики древних народов, которая с развитием цивилизации была заменена традицией произнесения прощальных речей. Именно плач возвращает нас из безвременья к реальности. Но полученная прививка арт-синестезии уже навсегда изменила наш эстетический иммунитет к миру «пост».

Художники группы «ПровМыза» (Галина Мызникова, Сергей Проворов) и исполнитель современной академической музыки и перформансистка Наталья Пшеничникова рассказали после премьеры о работе над оперой.

ДИ. Как возникла идея создания такой сценической формы?

Галина Мызникова. «Марево» — наш первый подобный эксперимент, но в видеоработе «Капель» мы уже пытались диалогизировать с оперным жанром. Первоначальным импульсом стала фотография 1860 года английского фотографа Генри Пич Робинсона «Угасание». Фотография нас поразила своей лирико-драматической поэтичностью, ощущением надвигающейся смерти совсем юной девушки. Предметом танаталогического киноиссле-дования стала откровенность переживания через пение, балансирующая между условной неподвижностью тела и натурализмом звукоизвлечения более высоких нот, чем позволял голос исполнительницы, до физиологического надрыва. А именно впускание эмоции внутрь произведения через голос, его «экстремально»-звукоизвлекающая способность и одновременно бессилие угнетенного физическими нагрузками тела. Задача творчески отрефлексировать ки-ноидеи на оперу и возможность дальнейшего преломления оперного звучания в фиксированном психофизическом состоянии актеров. У нас к театру достаточно предвзятое отношение, мы люди, по большей части создающие движущие образы. Театральная форма предполагает свою условность, освобожденную от привязки к киноязыку, к таким его элементам, как ракурс, монтаж и движущаяся камера. Почему бы не усложнить задачу за счет преодоления этого внутреннего противостояния застывшей театральной форме?! «Незнание» — это и свобода от канонов, и повод «изобрести» что-то заново, это интересно и рискованно одновременно, так как результат неочевиден...

Наталья Пшеничникова. Для художников это первая режиссерская работа на сцене. Но они детально все продумали, а мы врастали в эти представления.

Галина Мызникова. У нас был лишь опыт работы с натурщиками. К оперной постановке привлекались профессиональные актеры. Например, Андрей Архипов по-театральному академичен и привык работать на большой сцене, где любой жест должен считываться дистанционно — быть ярким и выразительным. Неизвестность оказалась достаточно жесткой мотивацией для него, чтобы сделать значительный шаг в сторону от академизма. Наталья Пшеничникова — это экстремальный вокал, ее голос принадлежит мировому экспериментальному академическому искусству. Человек, состоявшийся мировозренчески, с «трезвым» пониманием сценического действия, провокативно включился в наш процесс «изобретения» оперы, за что мы ей очень признательны.

ДИ. Наталья, у вас большой опыт участия в подобных проектах, в чем уникальность этой постановки?

Наталья Пшеничникова. Обычно в регионы привозят готовые спектакли, как, например, проект Алексея Сысоева «Полнолуние», который мы показывали в Сочи и Казани. Или выступление на открытии Пермского музея современного искусства, где мы исполняли сочинение Григория Дорохова для ансамбля ударных инструментов Марка Пекарского и голоса в постановке Кирилла Серебренникова. Это было на крыше Речного вокзала. Музыканты ансамбля играли на мусорных баках, на кусках рельсов и других столь же необычных вещах. А я использовала свой перформативный опыт, надев костюм из афиш, который обычно делаю на месте. Этот проект почти полностью нижегородский. Из приглашенных участников — второй композитор Кирилл Широков и три певца: бас Андрей Архипов, сопрано Ольга Гречко и я. А кроме того, проект в Нижнем Новгороде делался молодыми людьми, и на спектакль пришло много молодежи. Я считаю, лучший путь работы с молодежью — это дать ей возможность что-то сделать самой.

ДИ. Как вы считаете, был ли отклик у зрителей?

Наталья Пшеничникова. Меня поразила феноменальная тишина на премьере. По роли я смотрю не в публику, а куда-то в пустоту и вижу пустоту. Но эту звенящую тишину я чувствовала кожей.

ДИ. В программах ГЦСИ было заявлено другое название проекта.

Галина Мызникова. Первое название оперы — «Сочувствие» как некая форма вселенского ощущения смертности человека. В опере речь идет не только о смерти как таковой, а о безнадежности бытия, граничащего с отчаянием, которое неосознанно моделирует человечество. Нам важен не сам факт смерти, а процесс ее переживания, возможно, это звучит странно, созерцательность момента перехода границы «жизнь-нежизнь». Мы пытаемся создать состояние тревожного ожидания смерти. Вообще, тревога — предмет экзистенциальной философии, Кьеркегор называл это «тревогой Авраама». Как вы помните, ангел приказал Аврааму принести в жертву своего сына, но каждый вправе спросить себя: действительно ли это ангел и действительно ли я Авраам?

Фото предоставлены группой «ПровМыза»

ДИ №6/2012