Когда мы говорим о времени, то подразумеваем порой разные феномены, объединенные одним словом. Под шапкой времени, составляющего суть современного искусства, могут числиться весьма различающиеся потоки, как эмпирические, так и метафорические. Я бы выделил прежде всего четыре потока, четыре типа времени внутри «современного искусства»: 1) время соответствия искусства актуальному времени, протекающему в основном в социальном пространстве — быстрый поток, с которым художник необязательно совпадает в ходе творческого процесса, но с которым неожиданно может совпасть его произведение через годы и даже десятилетия после создания; 2) время резонанса с «большим временем» искусства и истории — то, что мы знаем в качестве заимствований, цитат, отсылок, отношений, парафразов, аллюзий, оммажей, вольных или невольных; 3) время, запечатленное в самих изображениях — технологическое преимущество здесь, само собой, за motion pictures, но мы знаем как выразительно порой «остановись, мгновенье» может быть и в фотографии, и в живописном полотне, и в скульптуре, и в инсталляции; 4) время, затраченное на реализацию произведения — экзистенциальное время автора, будь то достаточно продолжительное (у «малого голландца») или спрессованное спонтанное (у абстрактного экспрессиониста). Все эти четыре потока присутствуют в каждом произведении искусства. Вопрос, как всегда, в пропорции. Пушницкий среди мастеров их выдерживать — трудно сказать, правильно ли, но убеждая зрителя — уж точно.

Время невидимо, неуловимо чувствами. То, что мы так называем, есть один из важных способов постижения мира и переживания жизни. Он, безусловно, касается каждого человека, хотя почти не осознается в реальном режиме. Отношение ко времени — краеугольный личный вопрос, и его фиксация в произведениях искусства или артефактах обладает особой остротой, всегда столь явно восстающей в наполненных необъяснимой меланхолией музейных пространствах. Время — это предельная абстракция и предельная конкретность. Улавливая время в образах искусства, Пушницкий сводит воедино именно эти противоположности, устраняет их умозрительные противоречия. Каждая его вещь основана на идее структуры, которая может быть как линейной, так и нелинейной, как краткой, так и протяженной, часто потенциально бесконечной. Его искусство построено на точной, живой пульсации, на вдохе и выдохе, на сжатии и расширении — на сложном ритме, включающем и синкопы, и паузы, но при этом ничуть не сбивающемся. Трудно демонстрировать это на примере одной работы или даже в пределах локального проекта, но сколь очевидным это становится в ретроспективной выборке из двух десятилетий его творчества!

Отсюда же проистекает и ренессансная универсальность Пушницкого. Она, конечно же, не имеет ничего общего с показной маэстрией или, наоборот, с автоматическим переводом языка одного вида искусства на язык другого, умножением сущностей. Действовать по-разному — здесь лишь внешняя оболочка совпадения противоположностей (coincidencia oppositorum), величественного философского явления, издревле связанного со временем. Так же как интересны Пушницкому переплетения разных типов времени в узле художественной работы, интересны ему и границы разных медиа, их переплетения и стыки. Он отменяет противопоставление живописи и скульптуры, фигуратива и абстракции, рукотворной деятельности и механического производства. Кто-то посчитает это непринципиальными формальными аспектами, но у Пушницкого они всегда связаны с содержанием, проистекают из необходимости высказать визуальную информацию только таким и никаким иным образом и в конечном счете свести несводимое и даже порой — как ему удается? — объять необъятное. Вообще у Пушницкого есть подкупающая способность укладывать насыщенное содержание за фасадом ясного, прямого образа. Вызывающая очевидность, непотаенность взгляда, возможность говорить о серьезных вещах посредством искусства, в том числе через совпадение этического и эстетического измерений в призме творческой личности, обескураживает зрителя, привыкшего к легкой болтовне и фейкам на территории арт-мира.

В искусстве Пушницкого много высокого и с заглавной буквы: оно о Рождении и Смерти, об Опасности и Герое, о Земле и о Космосе, о мгновении и вечности, о стихиях и мифах, о человеке и богах, о лютой ненависти и святой любви, о пустоте и — хватит, полноте!… Впрочем, главное у него всегда неопределимо — просто потому, что все выбранное им — по-своему главное. Человек, по Пушницкому, на протяжении жизни меняет приоритеты, определяется, сомневается, устает, возвращается. Он не равен самому себе, он не зафиксированный, не окостеневший. Он даже не совпадает с конечными истинами. Он меняется во времени и изменяет время сам, что после Эйнштейна, в общем, тоже стало одной из прописных истин. Вот только мало кому удавалось показать это в современном искусстве последних двух десятилетий так точно, внятно и внушительно, как Виталию Пушницкому.

ДИ №4/2012