Группа Р.Э.П. (Революционное экспериментальное пространство) стартовала в конце 2004 года художественно-протестными акциями. Ее участники — Ксения Гнилицкая, Никита Кадан, Жанна Кадырова, Владимир Кузнецов, Лада Наконечная, Леся Хоменко — работают не только коллективно, но и занимаются индивидуальной художественной практикой. Также они выступают как кураторы, вовлекая в свои проекты других молодых украинских художников. В последние годы Р.Э.П. все активнее заявляет о себе на международной художественной сцене.

Лариса Бабий. Группа Р.Э.П. находится в числе немногих украинских авторов, которые участвуют в зарубежных выставках. Влияет ли это на ваши проекты?

Леся Хоменко. У нас все основывается на личном опыте. Если что-то не будет прожито, не получится убедительным и продукт. В проектах мы говорим о себе, своей жизни, о том, что нас волнует. Например, работа, которую мы сделали в сотрудничестве с польской национальной галереей «Захента» — два рекламных ролика про украинских рабочих, которые нелегально трудятся в Польше. С одной стороны, это общая проблема, а с другой — мы говорили о наболевшем, так как тема труда нас касается непосредственно, хотя мы и приезжаем в страны Евро-союза через своеобразный «зеленый коридор» (у нас всегда есть визы и приглашения), но все же чувствуем тяжесть бюрократических формальностей, связанных с получением визы, постоянно сталкиваемся с этими рабочими в консульствах, поездах, автобусах и ассоциируем себя с ними.

Никита Кадан. Нам не только на Западе приходится вспоминать опыт изолированности, наталкиваться на стеклянную стену, которая возникла на месте «железного занавеса». Когда те же проекты мы показываем на Украине, где они должны быть более понятными, наш язык оказывается для местной аудитории «слишком строгим». Местное искусство традиционно обходит излишне жесткие формулировки, особенно когда речь идет о реальных проблемах. И если такие формулировки все же звучат, на них тут же лепится ярлык искусства, сделанного специально для Запада, обязательно на гранты, непременно радикального. Создаются ассоциативные цепочки из упрощенно понятых социально-критического, левого и просоветского, привязывающие нас к определенным областям опыта, в то время как мы мигрируем между этими и другими областями, используя каждую из них как обзорную площадку, с которой можно рассматривать остальные. То есть в сравнении с принятым типажом украинского художника мы стали излишне мобильными.

Лариса Бабий. И все же кто ваша аудитория? Вы ориентируетесь больше на украинскую публику или зарубежную?

Леся Хоменко. В случае с Р.Э.П. так сложилось, что мы довольно рано вышли на международную сцену, адресуем свои работы и локальному зрителю, и вовне. В Европе определился круг молодых кураторов, с которыми мы поддерживаем связь — что-то типа сетевых контактов.

Никита Кадан. Так же мы формируем новую аудиторию. Кроме представителей артистической среды и тусовочной молодежи, которая понимает художественный процесс как форму leisure time, появились люди, которые соприкасаются с социально-критическим сегментом современного художественного процесса — политические активисты, архитекторы, социологи. Они долгое время игнорировали украинское современное искусство и, возможно, небезосновательно в силу его десоциализированного, герметичного либо развлекательного и необязательного характера. А сейчас они приходят на выставки, где появляется новое искусство, и создают дискуссионное поле.

Лариса Бабий. Вы мигрируете между разными практиками — дискуссионными, кураторскими, организационными, украинской и международной сценами, а также разными медиа. Р.Э.П. создает видеоработы, перформансы, инсталляции…

Ксения Гнилицкая. Хочется не быть заложником медиа, а использовать техники как инструменты. Иногда нужен один инструмент, иногда другой.

Лада Наконечная Мы идем не от выбора медиа, а от того, что хотим сказать, или от ситуации. Начинали мы с акций в то время, когда было важно выйти на улицу, и мы использовали такой язык, но потом его начала эксплуатировать власть с целью манипуляции общественным сознанием. В результате сейчас акция как художественный вид деятельности не так результативна, как прямой политический активизм. Сегодня мы не действуем напрямую, а находим свою аудиторию через художественные институции.

Лариса Бабий. В последние годы Р.Э.П. превратился в своеобразный художественный бренд. Если использовать метафору рекламного агентства, которое привлекает все возможные средства для распространения своего «месседжа», то какой «месседж» представляет Р.Э.П.?

Леся Хоменко. Для меня Р.Э.П — прежде всего лаборатория, потому что большую часть времени мы тратим на то, чтобы найти общий язык, точки пересечения. Процесс иногда интересней конечного результата. Во-первых, лаборатория — это всегда напряжение, адреналин, поскольку мы разные. Во-вторых, это возможность найти наиболее внимательного и близкого зрителя. В-третьих, одна из мотиваций для объединения — желание автономизации. В 2005– 2006 годах не было других институций, кроме ЦСИ, основанного Соросом, и двух-трех коммерческих галерей. Мы сами создали автономное поле, где смогли вырабатывать определенные стратегии для репрезентации. В то время мы говорили о кризисе институций, о непонимании критического искусства, о том, что нас часто не воспринимали как художников. Сегодня после пяти лет совместной работы мы в состоянии организовать выставку сами, и нам для этого не надо ни с кем идти на компромиссы.

Лада Наконечная. Можно сказать, Р.Э.П. — мембрана в украинском художественном пространстве, которая резонирует окружающую реальность. Наша деятельность выявляет многое еще и потому, что для большинства мы как кость в горле.

Ксения Гнилицкая. Иногда мне кажется, что мы делаем работу, которую уже должен был сделать кто-то другой, но почему-то так и не сделал. И теперь на нас легла ответственность за ее реализацию.

Лада Наконечная. Наше название — «Революционное экспериментальное пространство». Почему оно до сих пор с нами, хотя возникло совсем в других обстоятельствах? Потому что мы действуем в рамках искусства, где эксперименты неспособны нанести вред реальности. В плоскости искусства ты более свободен. То есть искусство — пространство для экспериментов (исследований), цель которых — культурные изменения, трансформация мира, революционные преобразования сознания. И эти изменения не могут состояться без критического мышления, диалога.

Никита Кадан. В каждой нашей работе происходит отказ от фиктивных значений. Это последовательное отрицание, как в апофатике. Таким образом мы пытаемся приблизиться к действительному положению вещей. Искусство Р.Э.П. как явление начинается с того, что мы работаем вшестером и действуем как коллективный разум, кроме всего прочего, занятый постоянной критикой самого себя. Если посмотреть на наши работы, не зная, кто автор, непонятно, как это сделано. Что не человеком, сомневающимся и амбициозным — точно, но и нерегламентированным коллективом-машиной с четким разделением обязанностей и заранее поставленной задачей. Экспериментальные формы совместной работы в осмыслении проблем социальной жизни — вот что мы показываем. Не ответы, но формы, методы и аргументы дискуссии.

Владимир Кузнецов. Одной из первоначальных идей создания группы была возможность доносить сообщение хором. Одинокий голос не так слышен, как коллективный. В процессе работы кто-то из группы может быть более привязан к обсуждаемой теме, кто-то менее, но каждый осознает свою причастность и имеет возможность дополнить, поддержать или опротестовать. Результат этих обсуждений имеет менее субъективный характер.

Никита Кадан. Потому что художник — еще и зритель. То есть работа в группе — это и работа с аудиторией, поскольку каждый из нас является аудиторией для других. Мы сами друг для друга — «предварительная аудитория». В результате наши высказывания, вынесенные на широкую публику, уже как бы адаптированы для нее. Это не индивидуальное «я думаю так», а коммунитарная позиция, это маленькое сообщество, обращающееся к большому. Обращение происходит в режиме горизонтальных отношений и основывается на публичном, открытом производстве смысла или отношения, которое передается в общее пользование.

Лариса Бабий. Вы считаете свое искусство формой коммуникации?

Никита Кадан. Да. Но качественно новой. Художник стремится к универсальной коммуникации и постоянно сталкивается с ее невозможностью, преодолевает и движется дальше, к следующей невозможности. Встречи и преодоления превращаются в репрезентативные акты. Художник часто выступает как социальный исследователь-интуитивист. А для внешнего наблюдателя он подобен юродивому, коммуникатору недозволенного, наделенному особым статусом.

Лариса Бабий. Расскажите о вашем проекте «Евроремонт в Европе», реализованном в Мюнхене.

Никита Кадан. Евроремонт стал способом жизни в постсоветской Украине. Недолговечные материалы, используемые для декорирования и временных конструкций, являются метафорой строительства современного общества. Мы живем словно в декорациях. Весь этот либерально-демократический фасад сбит на скорую руку, и кажется, что те, кто обитает за ним, всегда готовы быстро собрать вещи и броситься в бега.

Леся Хоменко. Это подобно страху построить что-то прочное, который возникает от непонимания, что происходит в действительности, куда двигаться дальше, где и что строить. Проект также об отношениях Украины с остальным миром. Мы слышим много критики в свой адрес, обвинений в том, что показываем за границей карикатуру на Украину. Но это упрощенная рецепция. Точнее было бы сказать, что мы презентуем свой опыт. Вовлеченные в более масштабные процессы, мы можем видеть в стране многие границы — в области языка, образования и пытаемся преодолеть их. Для этого и изобретаем различные, возможно утопические, стратегии, такие как «Патриотизм» — универсальный язык. В «Евроремонте» архитектура использована как метафора. Мы избегаем прямолинейности, хотим представить определенный тип мышления.

Лариса Бабий. Я не уверена, что «Евро-ремонт» репрезентирует ваш личный опыт. Выглядит так, что здесь вы выступаете скорее как этнографы, исследующие собственную страну и представляющие результаты исследований.

Никита Кадан. Мне кажется ошибочным считать этот проект этнографическим или рассчитанным на «ориенталистский» взгляд. Восток не становится объектом наблюдения с позиций западной «нормы». Скорее мы указываем на то, что постсоветское пространство рассматривает Запад, в то время как он изучает нас. Мы показываем Западу не Восток, а сам Запад, но таким, каким он предстает постсоветскому индивиду.

Лариса Бабий. А что сейчас? Какие перспективы вы видите для украинского современного искусства в нынешней политической и культурной ситуации?

Никита Кадан. Протестные сообщества очень изменились со времен «оранжевого» периода, с две тысячи четвертого года. Р.Э.П. в начале своей деятельности и был одной из таких протестных групп. Многие сообщества, ранее политически не ориентированные, но обладающие волей к изменениям, сейчас демонстрируют все более ясную и последовательную позицию, их все труднее инструментализировать в борьбе за власть без фундаментального изменения системы. Они все более разочаровываются в неработающей представительской демократии и начинают использовать методы прямой демократии. В этом русле продолжается и групповая биография Р.Э.П. Так и в украинском искусстве нашего поколения вертикалям управления все чаще противопоставляется осмысленная самоорганизация.

Из каталога «Невозможное сообщество. Том 3»