ДИ. Кирилл, почему — Кто?

Кирилл Кто. Это не мой никнейм, не как у теггеров, которые пишут свое имя. Это слово используется редко, и если оно и появляется, то не в качестве подписи, а как часть работы, например, «кое-кто» плюс «кто» пошли и нашли «кое-что», и т.д. Когда вы видите анонимную работу, у вас сразу возникает вопрос — кто? Кто является антистатусом, антитезой «никто и звать никак». Кто — уже личностная сущность. Каждый человек хочет быть Кто, но… Кто — это один из моих проектов.

ДИ. Выставка «Все 1) будет хорошо 2) равно 3) обойдется без меня» в XL — первая ваша галерейная выставка?

Кирилл Кто. Мне часто предлагают, но в данном случае роль сыграл личный фактор. С Леной Селиной мы познакомились, когда делали выставку уличного художника Жени 0331с «Забор». Я был сокуратором. Мы подружились, позже Лена предложила сделать мою выставку. Как выставить уличное искусство? Она говорит, хотя бы эскизы. Я также вспомнил, что срезаю баннеры. Все очень спонтанно получилось. Уличному художнику довольно сложно выставляться в галереях. Каких бы высот ты ни достиг на улице, в галерее эти высказывания могут «схлопнуться» моментально.

ДИ. Что приобретает уличный художник от выставки в галерее?

Кирилл Кто. С точки зрения резонанса работ — ничего, разве только живое общение на вернисаже. Мне просто захотелось повесить много баннеров и угостить всех гостей алкогольными напитками из баночек из-под краски. Ну и еще, может быть, это было чем-то вроде проверки: можешь сделать что-то в помещении или нет.

ДИ. Именно из этого желания проверить себя вы еще в две тысячи десятом году в Санкт-Петербурге в выставочном зале «Протвор» делали проект много букоф? Галерея преобразилась в библиотеку, которая на вернисаже подверглась атаке райтеров. Вандализм, однако. Хотя, красивая инсталляция получилась.

Кирилл Кто. Идея заключалась в том, что сегодня никто не хочет читать тексты, но все хотят писать в блог текстики, обмениваться смайликами, рисовать буковки. Я с детства собираю книги, у меня мама — книжный человек, да и я, собственно, тоже. Часть книг на этой выставке была моя, а часть собрана с помоек, из библиотек, частных коллекций, выменена. В течение двух месяцев мы их реставрировали, затем сколотили стеллажи из досок старых, очень такие люблю; шкафчиков шестидесятых годов на ножках, из заброшенных или сгоревших домов. Книги промаркировали, рассортировали, расставили по полкам. На открытие позвал своих друзей-никнеймеров. Включил хардкор. Никто ничего читать не стал. Они увидели баллончики, и рефлекс писания сработал сильнее, чем чтения. Но книги внутри не изменились. Пострадали только обложки, стали нечитаемыми. Потом процентов сорок-пятьдесят книг разобрали: кто читать, кто на сувениры, то есть часть из них вернулась к людям на полки. Иногда и сейчас в Петербурге у кого-то в гостях встречаю их. Много критики на эту выставку было в среде граффити-художников, они обвиняли меня в манипулировании. Но, собственно, они сами этим занимаются постоянно, потому что, когда человек пишет что-то на историческом здании, он пишет, по сути, как на обложке книги, не зная, что в этом здании происходило, кто там жил, кто его построил. Для него это просто поверхность, верхний слой. Так и здесь. А вообще, я все время призываю неуличных художников выйти на улицу.

ДИ. Ведь там так много свободы…

Кирилл Кто. Какая свобода? Колоссальная ответственность! В галерее можно сделать все что угодно. На улице же у меня масса разных вопросов. Что трогать, что нет? В чьих это будет интересах? Свобода на улицах, разумеется, есть, но ее не так много, как может показаться.

ДИ. Если писать историю уличного искусства, с чего начинать?

Кирилл Кто. Уличное искусство — часть большого искусства. Начало оно ведет от трубадуров, уличных музыкантов, шутов. В двадцатом веке им занимались футуристы, дадаисты, ситуационисты.

ДИ. Граффити-движение в современном понимании связано с деятельностью политических активистов, которые использовали граффити для распространения своих идей. Это Европа и Америка в шестидесятые годы. Однако в наши дни социально-политический аспект не столь очевиден. Во всяком случае, у нас.

Кирилл Кто. Что касается художников, которые становятся инструментами каких-то процессов, такие дизайнерски ориентированные наследники монументальной пропаганды делают картинку и хотят посредством нее сделать мир краше… Ругать их за это? Ну что поделать — люди привыкли делать большие цветные пространства, сейчас у них появилась такая возможность. Разумеется, в современном общественно-медийном контексте это может быть использовано в разных целях. Ждать от них большей социальности? У меня две тысячи шестьсот друзей в старом фейсбуке было, и один из них вдруг «лайкнет», что посадили кого-то ни за что. Художник — это преимущественно не про социум, а про искусство. Наверное, на гешефтном уровне возможно их объединение, но в целом от художников, не важно каких — перформансистов, медийщиков, галерейных, уличных, — сложных рефлексий и серьезной аналитики я не жду.

ДИ. То есть иллюзий, что это как-то изменит мир, у вас нет?

Кирилл Кто. Думаю, появление такого серьезного утопического проекта, как русский авангард, или в Америке поп-арт, или наш рок восьмидесятых, маловероятно сегодня. Когда мои друзья что-то делают на улицах, они действительно меняют мир, потому что создается ситуация преступления, преступления в смысле трансгрессии, от этого приходит чувство вечности, но в конкретно данном отрезке времени. Но так, чтобы кто-то сидел и думал: вот я сейчас сделаю работу, там-то ее размещу, и после этого нефть перестанут добывать или выпустят заключенных, и девочки на улицах меня станут любить лишь «за красивые глаза»…

ДИ. До определенного момента уличное искусство было связано с риском, деятельность райтеров находилась вне закона. Но теперь граффити легитимировано: устраиваются фестивали, выставки, ему специально отводят стены, у уличных художников есть свои коллекционеры, о них пишут статьи… В этом есть что-то от прирученности. Насколько легитимизация оказалась полезна?

Кирилл Кто. Для меня уличное искусство всегда было легитимным. И даже более, чем работа на холсте или рисунок на бумаге. По той простой причине, что я где-то с семи лет вижу, что происходит на улицах. Если бы я рисовал на холсте, у меня была бы вся квартира завалена, и неизвестно, что с этим всем станет потом. А на улице, открытой площадке, я понимаю, как работа будет восприниматься и как разрушаться. Поэтому для меня проблемы легитимности никогда не существовало. Скорее была проблема техническая — не хватало каких-то материалов.

ДИ. По поводу разрушения. Уличное искусство, с одной стороны, акционизм, с другой — в результате этой акции остается материальный объект — произведение. Но ведь оно рано или поздно будет уничтожено или по крайней мере испорчено. Нет внутреннего противоречия между художником-акционистом и художником — производителем объектов искусства?

Кирилл Кто. В большинстве случаев авторы, работающие давно и много, отдают себе отчет в том, что не смогут проконтролировать, что станет с работой. Здесь можно провести аналогию: мы не знаем, кто купит нашу работу и что напечатает журнал. Разумеется, на улице процессы разрушения, переозначивания, переосмысления заметны. Некоторые авторы восстанавливают работы регулярно либо добавляют в них что-то — процесс может быть очень долгим. У меня было несколько стен, которые я подкрашивал, реставрировал чуть ли не каждый день. Пример масштабной работы — творение моего приятеля Тимы из Екатеринбурга. У него пятьдесят метров крыши, и не всякий вандал или даже коммунальная служба полезет ее закрашивать. Но, конечно, все портится. Однако приходится привыкать, особенно если это традиционный живописец, нарисовавший очень аккуратно, красиво, а приходит «Саша Бренер» и двумя знаками все перечеркивает. Разумеется, обидно. Очень сочувствую этим художникам, потому что они, будучи номинально уличными, мыслят совершенно сервильно, лабораторно. На улице возможно все, бывают смешные переделки.

ДИ. Например?

Кирилл Кто. Самая распространенная форма райтинга — теггинг, написание имени художника, его личная подпись. Делается в своем стиле, и чем больше напишешь, чем красивее, экспрессивнее, тем выше поднимаешься в иерархии. Весело, когда имена пишутся на секционных заборах и кто-то другой вставляет новые буквы, в результате получается совсем другая картинка. Или часто сами художники попадают впросак, когда, прежде чем что-то нарисовать, не оценивают контекст — социальный, визуальный, и работы полностью себя нейтрализуют деталями, что уже есть на стене.

ДИ. А как выстраиваются иерархии в среде уличных художников?

Кирилл Кто. У тех, что пишут имена, иерархия простая: как долго работаешь, как много людей тебя знают, насколько боятся портить твою работу, как много ты успел развлечься, сделав что-то в системе метрополитена и т.д. Художники, перешедшие в категорию дизайнеров, оформляют фасады, кроссовки, скейтборды — важно, кто заказчик, масштаб портфолио. Для всяких перебежчиков и трикстеров вроде меня, конечно, с критерием сложно, потому что для меня найденная на помойке и всегда недостающая баночка краски приносит больше удовлетворения, чем выставка или рейтинг. Да, есть эта иерархия — возрастная, количественная и классическая для искусства.

ДИ. Вы сказали, что агитируете неулич-ных художников выйти на улицу. А зачем?

Кирилл Кто. Я вижу, что на улице их высказывание зазвенело бы сильнее. Но они должны сами туда выйти. Я лишь намекаю. Чтак, Литичевский участвовали в моих проектах. Бывает, известный художник сделает одну работу на улице и считает себя уличным художником. Но, чтобы быть им, надо каждый день что-то делать. Иначе, как в спорте, атрофия мышц, только здесь атрофия оптики. Я не рисую каждый день, но что-то, что можно назвать художественной тренировкой, делаю каждый день: что-то нахожу, что-то фотографирую, записываю адрес, запоминаю пути отходов, подходов, проверяю, что нового появилось во дворе.

ДИ. А как обычные люди реагируют на творчество уличных художников?

Кирилл Кто. По-разному. Могут наброситься, а могут и не заметить все. В спальных районах люди порой сильно обижаются: тут и так все загажено, а вы еще… Я стараюсь работать днем, потому что, делая что-то в открытую, как бы снимаешь забрало, даешь понять, что не для конфликта сюда пришел, а для работы. Хотите поговорить — подходите, поговорим. А если появляешься ночью в балаклаве, тогда у тебя уже флер какого-то… Просто отказываюсь от очень опасных работ, хотя понимаю, что для резонанса именно такие вещи нужны. Их, кстати, можно внаглую сделать и днем. Ценой определенного ресурса: в качестве легитиматора выступает большое количество оборудования: человек приходит с креслом, камерой, подъемником. Люди думают: видимо, пришел по делу. Плюс еще фейковая рабочая одежда или нашивки всякие, шевроны типа «Телевидение». Короче, мимикрия. У немцев, французов на этом построена перформативность. По поводу перформативности. Некоторые рисовальщики поездов, наследуя традиционным художественным практикам, осознали красоту жеста в ущерб результату и решили имитировать процесс росписи, ничего не расписывая. То есть они также взламывают доступ — преодолевают запрет на вход к объекту, используют маски, но на самом деле, например, моют поезда. Уже целое направление сформировалось — реверс-граффити, вымывание. Они работают в закопченных туннелях, рисуя по копоти, по грязи. Их ловит полиция — мордой в землю и т.д. Но им нечего предъявить — изображений нет. Наоборот, ребята очищают пространство от грязи.

ДИ. А вы представляете ситуацию, что вы сами однажды уйдете с улицы?

Кирилл Кто. Пытался. Я решил, как Артюр Рембо, что мне не надо заниматься творчеством, потому что в любом случае это компромисс. Целый год даже монтажами не занимался. Потом, при очередном переезде, наткнулся на архивы, что-то меня зацепило, и опять включилась определенная оптика, снова начал делать. Тут же, как в любом другом искусстве, если можешь не делать, не делай. Но сейчас ситуация такая, что если даже ничего не буду делать сам, у меня довольно много обязательств — пишу тексты, курирую выставки. Сейчас мы организуем выставку Паши 183 в ММОМА на Гоголевском.

ДИ. Вам нравится сотрудничать с институциями?

Кирилл Кто. В случае с Пашей это вообще-то не сотрудничество, просто он мой замечательный друг. Но бывает взаимовыгодное сотрудничество. Даже по причине экономической. Деньги, пространство. К Лене Селиной это не относится. Ну а в целом мне кажется очень верным замечание: не нравятся институции, делайте свои. Проблема, однако, в том, что все наши творческие работники — не менеджеры, а менеджеры — не художники. И потому всегда получается перекос либо в сторону бардака, либо в сторону бюрократии.

ДИ. Вы много ездите, читаете лекции об уличном искусстве. Это не отвлекает от художнической работы?

Кирилл Кто. Дело в том, что у нас теория и аналитика уличного искусства крайне слабо развиты. Есть неплохие менеджеры, несколько хедлайнеров, которые производят контент, и еще несколько, занимающихся постпродакшн — фильмами, клипами, фотографиями. А вот критики, архивации… Я даже пытался как-то инкорпорировать своих людей в архив Саши Обуховой, чтобы они занимались уличным искусством.

ДИ. У уличных художников принято гордиться отсутствием специального художественного образования. Оно действительно в данном случае является помехой?

Кирилл Кто. Думаю, образование может навредить только в том случае, если человек догматичен. На самом деле не образование — подспорье, рычаг, или, наоборот, ступор. Главное — это понимание того, что уличное пространство не менее важно, чем любое другое — приватное, институциональное, медийное, журнальное, библиотечное, аукционное, фейсбучное…. Мы ходим по этим улицам, значит, искусство может там существовать. Все остальное там уже есть. Реклама, визуальное насилие, бизнес, автомобили, застройка. Почему право решать, что должно находиться на улицах мы с вами отдали кому-то? Мы тоже можем там что-то сделать. Мы и есть общество. Разумеется, мы должны подходить взвешенно, но сами, а не кто-то другой, можем что-то разрешить или запретить себе, сознательно ограничить.

Беседу вела Лия Адашевская

Почему я не иду на улицу одно из важнейших понятий современности — взлом, являющийся основным инструментом медиа. Реальность взламывают газеты, пестрящие заголовками, телевидение, пытающееся вернуть себе прежние позиции, взлом — основополагающий инструмент для всей среды интернета. Взлом питается размеренной жизнью, сотканной из стереотипов, ее рутинным ритмом. Он и сам на следующий день легко вписывается в этот ритм, становится его частью и объектом следующей атаки. Реальность — гладкий белый лист, слепое пятно, которое мы перестаем замечать, символизировать. Взламывать, перемешивать дискурсы, находить все новые точки входа и выхода, абсурдизировать, концептуализировать, возводить в нелепый пафос или отчаянную иронию — вот чем занимается современное массовое искусство, неважно, делает оно это на улице или внутри виртуальной медиасреды. Обращаться с культурными элементами, как с деталями конструктора, создавая самые неожиданные конфигурации, работать с реальностью как с фоном, расфокуссированной средой, использовать взлом, чтобы вывести зрителя из себя — главное умение для современного художника. Для меня неважно, улица передо мной или интернет-пространство, и тем не менее я предпочитаю последнее — как пространство, на сегодняшний день формирующее серость и обыденность, более чем улица. Моя художественная задача — сопротивление медиа. Точно так же, как задача уличного художника — сопротивление реальности открытых пространств. Это борьба с обобщенностью языка улицы. Для меня медиа и уличная реальность — явления одного порядка, это то, что должно быть подвергнуто взлому средствами искусства. В этом я вижу родственную связь с работами Кирилла Кто, мы занимаемся одним и тем же делом, но используем для своих работ разные «холсты». Наше различие не в посыле, не в смысле самого искусства, а именно в материале. Конечно, техника часто определяет и форму, и другие выразительные качества того или иного произведения. Но в конечном счете я перестал видеть разницу между стеной в подземном переходе и «стеной» в чужой новостной ленте, куда мои картинки могут попасть случайно благодаря репостам моих подписчиков. Хотя разница есть, уличное искусство статично и распространяется самим фактом своего существования, а интернет-искусство динамично, оно передается по цепочке, усилиями зрителя, принявшего таким образом на себя часть функций художника. Уличный элемент навсегда закреплен за своей геолокацией, пространство медиа бесконечно. Объект реальности может оторваться от земли, только став медиа. Но у уличного искусства есть свои достоинства. Если медиамир всегда ждет взлома и любая провокация художника гасится ее вписанностью в схему рутинной среды, то для улицы взлом, производимый художником, неизменно оказывается неожиданностью, шоком. Улица несет в себе множество зачатков грядущей дополненной реальности — виртуальных очков, которые пока робко мечтает внедрить Гугл. Вывески, да и любую информацию, как то: дорожные знаки, наружная реклама, винил, скрывающий фасады, — можно трактовать, как элементы медиа-мира в мире открытого пространства. Кирилл работает и с ними, доводя начатый этими зачатками медиа взлом до абсурда. Но такой абсурд есть основное свойство виртуального искусства. КК заимствует винил с городских билбордов, я — штампы с новостных лент. И то и другое необходимо деконструировать. В отличие от постмодернистов прошлого в этой абсурдизации я вижу поиск нового большого нарратива, нового пафоса. И в работах своего уличного коллеги я считываю тот же посыл. Не абсурд ради абсурда, но абсурд ради нового смысла. Не игра, которая указует миру на его бессмысленность и чрезмерную серьезность, но согласие — серьезность нужна, но идти к ней надо, разрушая старую реальность. И у меня и у него множество низовых конкурентов-коллег, создателей стандартных народных граффити, обычных демотиваторов и картинок в интернете -это поле современной фолк-культуры, в жанре которой мы и работаем, привнося в нее авторский почерк и посыл. Возможно, эти низовые народные произведения, теряющиеся на просторах интернета, громче зазвучали бы на улице, ровно так же, как многие уличные граффити приобретают вес, лишь разлетевшись по социальным сетям, но, кажется, вся прелесть такого интуитивного взлома в том, что он происходит спонтанно — как желание высказаться, закричать, сыронизировать — в той среде, где человек находится в данную минуту. Искусство взлома отличается от анекдота только скоростью восприятия — если взлом осознан сразу, он вызывает смех, если оставляет после себя длительный шлейф ассоциативного и смыслового послевкусия — является чем-то большим, чем просто анекдот. Народ любую историю оттачивает до универсального языка — делает анекдотом. Так авторское превращается в народное. Автор же забирает у народа короткую историю и наращивает на нее множество своих ассоциаций, делая искусством. Это та грань, которая и отличает авторские картинки от безликих демотиваторов, уличное искусство — от надписи на заборе. Уже упомянутые гугл-очки, грядущие, наступающие на наше настоящее, будут таким же взломом, коммерци-ализируя весь пласт, созданный уличными и интернет-художниками, сливающим эти два типа искусства, чтобы на их базе создать нечто удивляющее зрителя и потому продающееся. Именно на этом поле мы, видимо, и сойдемся окончательно с КК, когда наши наработки, и уличные и виртуальные, будут востребованы рынком в новом мире. Это примирит реальность с виртуальностью и сделает нас частью огромного медиа, которое мы наивно взламывали и тем самым укрепляли монстра, способствуя его развитию.

Игорь Антоновский Вместо пресс-релиза к выставке Кирилла Кто

ДИ №2/2014