Существует ряд догадок, логических предположений относительно того, что именно изобразил Веласкес на картине, а главное, что он скрыл. Опираясь на утверждение испанского живописца, рисовальщика и историка искусств Антонио Паломино, принято считать, что на полотне изображена семья Филиппа IV. Это единственная картина, запечатлевшая Филиппа IV вместе с супругой Марианной Австрийской. На картине видны лишь их смутные отражения в зеркале, висящем на дальней стене. Исходя из изобразительных законов перспективы, можно полагать, что августейшая чета стоит на месте зрителя, и зритель видит картину глазами Филиппа и Марианны. На первом плане изображен сам художник перед холстом, фрейлины — менины и придворные уродцы. Все они фигурируют в качестве второстепенных персонажей, а центральной фигурой предстает пятилетняя инфанта Маргарита. Светлая фигурка девочки изображена Веласкесом как метафора надежды на будущее (и в том числе надежды на наследника, ведь в момент создания картины Маргарита была единственным ребенком Филиппа и Марианны, родившимся после 12 лет их совместной жизни). Инфанте отводится главная роль и на выставке Испанского культурного центра.

Перед ее участниками стояла заведомо непростая задача — продлить искания художников, философов и поэтов, среди которых 58 интерпретаций Пикассо, ряд работ Дали, «Веласкес и Гойя» Ортега-и-Гассета, «Придворные дамы» Фуко, «День рождения инфанты» Оскара Уайльда, фоторемейк Уиткина, скульптуры Вальдеса и множество других, появившихся за три с половиной века существования «Менин»...

Что оставалось сказать художникам теперь, вслед репликам? Как подойти к поставленной перед ними задаче? Использовать сюжет в другом материале? Сосредоточиться на персонажах? Искать ответ в причудливом преломлении зеркал? Или вовсе проигнорировать заданную тему? Участники проекта «Испанские маршруты. Менины» подошли к своей задаче свежо, любовно и творчески — получилась не выставка, а именины сердца. В целом экспозиция отражает веласкесов-сую картину через забавную игру, к которой художники отнеслись с детским азартом. Здесь все пропитано атмосферой детства, и инфанта, словно солнечный зайчик, радостно озаряет своим присутствием пространство выставки. В ее образе, в детском взгляде, обращенном в будущее, для художников сосредоточились интрига и поэзия «Менин». Наиболее точная трактовка этой идеи прослеживается в работе Светланы Ратовой «Тайна инфанты», где фигурка принцессы показана ускользающей в замочную скважину, будто символизируя то, что только юная инфанта имеет шанс проникнуть в те зыбкие загадочные дали будущего, что находятся за дверью, закрытой для прочих.

Колумбийский художник Даниэль Эрнандес передал атмосферу детства через мир игрушек с царящей в нем куклой Барби. Татьяна Пигарева и Евгения Гершкович за поисками веласкесовских «Менин» отправились на зимнюю прогулку, чтобы слепить своих героинь из снега.

В работах, представленных в рамках выставки, художники раскрыли и другие неожиданные аллегории, почерпнутые в творении великого испанца. На картине К. Сутягина персонажи показаны безлико, размыты мелкие детали, в результате чего их неявные очертания позволяют воспринимать героев сценки как представителей определенных социальных рангов (на что намекают намеренно выделенный автором крест Сантьяго на груди художника и смирение склоненных к инфанте фигур фрейлин, что кажется здесь особо подчеркнутым). Художник исключает из своей картины портрет Филиппа и Марианны. Также отсутствуют карлик и карлица, возможно, потому, что изображенные в подобной обобщенной манере придворные шуты не играли бы предназначенной им роли, не контрастировали с обликом инфанты и фрейлин, не могли стать фоном, подчеркивающим миловидный облик маленькой принцессы. Инфанта здесь противопоставляется придворному художнику и придворным барышням.

Та же обобщенность присутствует и в «Менинах» Бориса Вилкова, достигнутая посредством смелых сочетаний сочных красок и отрывистой манеры их нанесения, но здесь она играют иную роль. Условность делает картину более личной и эмоциональной, этот эффект усиливается зыбкостью изображения интерьера и людей, будто погруженных в атмосферу сна или воспоминаний.

Идеей личных восприятий, неясных намеков, смутных ассоциаций пронизаны и другие работы. Например, таковы рисунки Кати Ковалевой, которые выглядят эскизами декораций, по-видимому, относящимися к драматургии ее частной жизни. Такой же личной трактовкой темы воспринимается «Инфанта» Валерия Врадия. Он пишет ее светлыми, чистыми, мягкими тонами. В цветовой палитре Врадия необычно равноправны теплые и холодные тона, которые, плавно переливаясь друг в друга, создают ощущение нейтральной цветовой гаммы. Детально прописаны поднос с кувшинами у ног инфанты, а фигура девочки окружена таинственной дымкой, причем резкость изображения постепенно снижается от головы к подолу пышной юбки.

Маленькую инфанту художник поместил в загадочный мир грез, сна. Триптих Клары Голицыной выглядит несомненным украшением выставки. Паутины линий, посредством которых она обычно подчиняет себе пространство, на сей раз охватывают инфанту и фрейлин, похожих то ли на бабочек, то ли на кукол-марионеток. Эта чуткая работа вторит волнующей тайне веласкесовской картины, не разгаданной, принесенной через столетия в сегодняшнее искусство. Сам Веласкес в своих «Менинах» разместил на дальней стене ателье две картины фламандских художников — Питера Пауэла Рубенса «Афина и Арахна» и Якоба Йорданса «Аполлон и Марсий». В действительности они никогда не висели в его мастерской. Эти картины отображают один и тот же сюжет — земные творцы бросают вызов богам и... проигрывают состязание. Веласкес бросает двойной вызов. Похоже, он сам выигрывает битву с богами. Чтобы понять исход прочих состязаний на его поле, вероятно, требуется время.

ДИ №3/2012