Украина, сбрасывающая с себя ярмо соцреализма, обращает на себя внимание как носитель новых, или свежих, дрожжей витальности. У новой генерации украинских живописцев много общего с поколением в целом; одни и те же любимые авторы-постструктуралисты, имена которых чтут, а книг не читают; один и тот же набор выделяемых эпох и стилей (от маньеризма до «новой экспрессивности»); одни и те же общеупотребимые термины (смерть автора, жертва…). Главной же отличительной чертой младоукраинцев является естественный сплав небесно-астрального эсхатологизма и чувственного гедонизма, проистекающего от изобилия почвы и щедрого пластического рельефа. Художники «украинской волны» более всего привержены фигуративной и куда менее абстрактно-экспрессивной живописи, даже наделяя последнюю элементами фигуративности. Они обладают отчетливым чувством «гранстиля», картинностью мышления. Ее иногда выводят из парадной сюжетно-тематической картины, однако гораздо резонней искать происхождение данного явления в практике современного мирового искусства (от Клементе, Шнабеля и Сале до Джилберта и Джорджа). Говоря об «украинской волне», следует начать с А. Савадова. Писать о нем трудно не только оттого, что он сильный и сложный художник, сочетающий в своем искусстве концептуальные и витальные начала. Дело в том, что, уже будучи конституированным, он остается нерелализованным — идеи опережают «руку». Савадов пришел в постмодерн не столько через ситуацию и среду, сколько имманентно, самоутвердившись в состоянии разорванного сознания и одновременно экипировавшись постмодерном как методом в поисках языка цельного «существования посредством чего угодно». «Меня как раз и устраивает, — говорит он, — разрушающая сила постмодерна, могущая строить только деконструктивный ряд, вечно кусающая себя за хвост, дающая мне тотальную свободу экзистенциального выбора как продукта уничтожения всяческого эстетического коррелята (конструкта), но не могущая не творить меня как блудного сына, осознавшего свои скитания как свой дом». В качестве главной задачи он выдвигает возвращение языку живописи его необходимости, а значениям — значений. Или, иначе, радикализацию живописи в плане ее априорной невербальности, но не для того, чтобы снова сделать ее «живописной», а чтобы еще более сакрализовать ее смысл, наполнить запредельным бытием. Чтобы, поминая автора, возродить его из «структурального человека», возвратив тем самым отношение к живописи как к молитве», и вновь сделать искусство из жеста жертвой.

У Г. Сенченко, соавтора Савадова по «Печали Клеопатры», нет энергетично-сти его коллеги, но зато есть тонкость, даже хрупкость. Эти качества вкупе с «ново-дикой» манерой сообщают его произведениям зыбкую, миражную метафизичность, дают ощущение балансирования на грани тайны. Он провоцирует зрителя на поиски разгадки происходящего на картине «Сакральный пейзаж Питера Брейгеля»), одновременно окутывая действие таким туманом, который делает осмысление абсурдным, а сопереживание ложным. Разделяя убеждение Борхеса в том, что «в удел нам остаются одни цитаты», Сенченко целиком воспроизводит брейгелевский рисунок, повторяя тем самым распространенный постмодернистский ход. Все чаще в киевской, а то и в московской среде появляется термин «постсавадизм», которым обозначают главным образом живопись А. Гнилицкого, О. Голосия и В. Трубиной. Это довольно разные — и по отношению друг к другу, и внутри собственного искусства — художники. Гнилицкий меланхоличен. Голосий интуитивен, «отвязан», импульсивен. Они природные колористы. Живопись — сильная сторона В. Тру-биной, ей свойственны специфическая псевдосюжетность картин и фактурная разработка живописной ткани. Будучи иногда чуть-чуть салонной и театральной («Благая весть»), она способна радовать большой непосредственностью и незаданностью своих работ («Декорации непреднамеренного убийства»). Парадоксальнсть положения всех троих, которая, возможно, и стала причиной их внутренней раздвоенности, заключается в том, что, будучи куда более плодовитыми, нежели А. Савадов, они предпочитают следовать за лидером-сверстником. Почему? Конечно, огромную роль здесь играет обаяние искусства и личности А. Савадова, олицетворяющего собой тип крайнего индивидуалиста, «пророка», убегающего от собственных пророчеств. Но сегодняшняя ситуация с ее крайним релятивизмом, допускающая одновременно и культ субъективности, и полную деперсонификацию, способствует такой раздвоенности — порождает потребность одновременно следовать в кильватере и порываться к одиночному плаванию. Возможно ли в такой ситуации возникновение школы, направления? Скорее всего нет, необходимости в них не видят и сами художники, бегущие от «монокультурности». Но что же тогда «постсавадизм»? Вероятно некая духовная общность, общее «поле». А. Савадов открывает новые горизонты художественного сознания, он художник «отсутствия идей», выстраивающий иные, чем прежде, системы ценностей. Идущие вослед улавливают лишь форму, манеру. Пародируют, играют («Вулкан героев», «Героический канон», А. Гнилицкого), рассказывают страшные сказки, создают своего рода огромные иллюстрации, серийный мультипликат («Тигры, пожирающие праведников» В. Трубиной), не выходя на пределы собственно сенсорного плана, не поднимаясь над уровнем чисто пластического мышления. Это не мешает появлению незаурядных результатов («Желтая комната», «Казнь» О. Голосия, «Дискуссия о тайне» А. Гнилицкого), но ничего не оставляет от савадовского порыва «в мир иной», замещая его простой манипуляцией, трансавангардной стилистикой. Качество внутренней раздвоенности более всего воплощено в живописи

А. Гнилицкого. Он совмещает в себе и по-барочному «теплого» живописца («Юдифь и Олоферн», «Столпники»), и холодного постмодерниста, исповедующего своего рода «концепт без концепта» («Зов Лаодикии»). И если А. Савадов умеет сочетать «витальность» с «концептуальностью», то А. Гнилицкий своим творчеством превращает их сосуществование в проблему. Сегодня, когда уже немыслима «бесследность концепта», не получается ли, что концепт без витальности — скучно, а витальность без концепта — грубо? Если же они, устремившись друг к другу, сольются, не будет ли и скучно, и грубо? Возможен ли действительно животворный синтез в искусстве младоукраинцев, так или иначе тяготеющих именно к по-современному расширенному мышлению? Как ни банально, это покажет будущее… 

ДИ №3/2014