Антон Успенский. Твоя новая мастерская располагается в корпусах бывшего завода «Красный треугольник» на Обводном канале. Для чего ты сюда переехал?

Александр Дашевский. Художник, работающий в маленькой мастерской, как большинство в Петербурге, заболевает пластической агорафобией. Полусознательно форма произведения начинает определяться низким дверным проемом, высотой антресолей, седьмым этажом без лифта и пр. Вылупляясь из тесной мастерской, работа оказывается несомасштабна выставочному пространству. Ей нужны условия репрезентации, приближенные к условиям создания — темно, тесно, без отхода. Не то чтобы это было однозначным недостатком. В отечественном искусстве много авторов, мной высоко ценимых, чьи работы имеют следы этого «испанского сапога». Но для себя хотелось бы иного. Вот я и снял в разгар кризиса коммерческую недвижимость. Зато потолки четыре с половиной метра.

Антон Успенский. Ты подбираешь мастерскую под себя, под свой город? То, что ты пишешь, это Петербург или город вообще?

Александр Дашевский. Мастерскую я подбираю под задачи, бумажник и территориальную близость. Пишу я всегда конкретную вещь. Архитектура или тело, кафель или трубы — это то, с помощью чего можно передать ощущение времени. Или точнее, это время выявить и сохранить.

Антон Успенский. У тебя внутри сидит какое-то ленинградское время?

Александр Дашевский. Время у меня дашевское. Мне чужда ностальгия по советскому периоду. Когда я работал с темой, например, советского модернизма в его типовом массовом изводе, я говорил о его современном существовании, месте в культурном сознании. Да и вообще живопись для меня — всегда акт проживания.

Антон Успенский. Ты родился в Ленинграде и жил в спальных районах, окруженных высотками и пустырями?

Александр Дашевский. Да я провел первые пять детских лет в Колпино, в брежневском модернистском микрорайоне посреди полей. Первые визуальные впечатления, масштаб человечка по отношению к пространству, сформировались там.

Антон Успенский. А потом?

Александр Дашевский. Очнулся среди этого ужаса, модерна, барокко, пыли, лепнины, дворов-колодцев и куполов. Здесь, в Адмиралтейском районе. Без линии горизонта, теплого ветра, разбивающегося о дома Пятьсот четвертой серии и армии засохшего репейника, вмерзшей в снег.

Антон Успенский. Как я понимаю, для тебя более естественна ситуация новостроек?

Александр Дашевский. Я сейчас живу

в конструктивизме. Сменял бы на барочный интерьер не задумываясь. Особенно с увеличением площади. Ходил бы под амурами, между колоннами и раздумывал. Отрабатывал бы домашние заготовки, чтобы потом блеснуть на выставке или в дискуссии.

Антон Успенский. Для чего тебе вот эти домашние заготовки?

Александр Дашевский. Это ясная мысль, получившая элегантную форму. Или пластический ход в поисках смысла, или форма, накапливающая содержание. Потом в нужный момент можно изящно это вытащить из рукава, под аплодисменты зала.

Антон Успенский.. Тебе ближе жизнь регулярная, последовательная, иерархичная, нечто похожее на процесс строительства?

Александр Дашевский. Дисциплина, иерархия, расписание. Ordrung muss sien, в прямом смысле, без исторического контекста. Хотя это скорее идеал и процесс погони за ним, чем ежедневная практика.

Антон Успенский. Жизнь вокруг мастерской в хаосе?

Александр Дашевский. Мастерская не герметична. Кишение и копошение как снаружи, так и внутри.

Антон Успенский. Для работы нужна изоляция? Отстранение, погружение в свой собственный мир?

Александр Дашевский. К сожалению, у меня нет своего собственного мира. Приходится жить в этом — общественном. Для работы нужны концентрация и собранность. Уединение и отстранение — вещи инструментальные. Они не самоцель. Я очень люблю рестораны и огонечки. Нервических красоток и смачную шутку. Но иногда нужно в одиночестве клеить фанеру на бетонном полу в течение двадцати рабочих часов. С перерывом на поедание чего-то в углу грязными руками с газеты, сидя на корточках в темноте.

Антон Успенский. У тебя бывают импровизационные работы?

Александр Дашевский. Бывают, конечно. Пятнадцать лет в арт-бизнесе, сотня выставок, тридцать кубометров картин, сотни домашних заготовок, эскизов, проб. И все для того, чтобы в час Х чувствовать себя раскрепощенно и уверенно. И тогда хоп!

Антон Успенский. В какой момент вот этот «хоп!» случается?

Александр Дашевский. Иногда в процессе реализации чего-то другого. Иногда просто в потоке работы. Однако последнее время все чаще аппетит приходит во время еды.

Антон Успенский. Это ты рассказал про свою жизнь?

Александр Дашевский. Работа и жизнь — между ними нет непроницаемых переборок. И не должно быть. И так сфера контемпорари для многих — пространство вычурных мыслей, рассказанных вычурным языком. И так половина отечественного современного искусства поражена интеллектуальным жеманством, передвигается по своему культурному гетто на котурнах и спорит о несуществующих проблемах. Живет гражданин своей вполне розовощекой жизнью, а входя в искусство, надевает маску «сатанического урода», левака, шамана или бессребренника. Что в итоге? Гадость. Скучаю я по художнику, у которого жизнь и творчество в состоянии калокагатии.

Антон Успенский. Какое слово ты сейчас произнес?

Александр Дашевский. Калокагатия? Единство совершенной души и тела. Этического и эстетического. Античный идеал.

Антон Успенский. Влияют ли события личной жизни на творчество? Александр Дашевский. Творчество и есть событие личной жизни. А в смысле «дали на улице в рожу — начался красный период». Я люблю, чтобы эти связи выстраивались не топорно.

Антон Успенский. А вообще как ты определяешь то, чем занимаешься? Живописью?

Александр Дашевский. Живописью.

Антон Успенский. Ты постоянно участвуешь в международных выставках, работы продаются в галереях? Что в твоих ленинградских работах видит европеец? Это экзотика или узнаваемая стереотипическая особенность существования города?

Александр Дашевский. Среднестатистический европеец в моей среднестатистической картине не видит ничего. Хорошо, что на ярмарки ходит мало среднестатистических европейцев, а я не пишу среднестатистических картин. Был случай, когда швейцарский банковский управленец купил у меня в две тысячи восьмом году картину «Кризис». Или католик купил картину «троица», где три унитаза незаметно отсылали к знакомой иконографии. У меня нет какого-то одного месседжа, который бы я талдычил из года в год. И ленинградское в моей живописи… как пишут на упаковках «может содержать следы арахиса и других орехов».

Антон Успенский. В твоей живописи есть только следы людей, места, где они бывают, а сейчас сами люди в работах стали появляться чаще?

Александр Дашевский. Образ человека сейчас — то, с чем работать не просто. Он нечеток, размыт, протеичен. О нем сложно что-то утверждать. Тем более непонятным становится его положение в мире, масштаб, позиция и ее устойчивость. Получается, что о маске «хипстере», «революционере», «олигархе», «домохозяйке», «гастарбайтере» есть что сказать, а о человеке нечего. Но работать с темой надо.

Антон Успенский. Ты живешь в старом районе Петербурга, в Адмиралтейском. Дом старый, тебе в нем комфортно? Или ты хотел бы жить в новостройке?

Александр Дашевский. «Дома новы, но предрассудки стары»... Я занимался новостройками не из желания там жить, а потому что они белое пятно в постсоветском урбанистическом самосознании.

Антон Успенский. Как появляются идеи? Они все твои личные?

Александр Дашевский. Идея оформляется, когда все уже сделано. Изначально есть ощущения, интуиция.

Антон Успенский. Тогда в чем проблема современных выставок, для чего они нужны, например, тебе?

Александр Дашевский. Большинство выставок в сфере контемпорари в России никому не нужны. Получилось так, что выставочных площадок, арт-контор и прочего значительно больше, чем добротного искусства. Поэтому большинство событий — проходные. Но иногда достаточно самого вялого повода, чтобы высказать то, что давно зрело. И в этом смысле выставки незаменимы.

Антон Успенский. Ты художник не только известный, продаваемый и востребованный, но и музеефицированный: в галерее «Эрарта» есть твой зал. Как ты себя там чувствуешь, когда туда заходишь?

Александр Дашевский. Мое произведение развинтили и отправили в долгосрочные гастроли по провинции. А так я чувствую себя спокойно. Хорошее произведение в сносном зале. Не стыдно.

Антон Успенский. Что больше всего мешает художнику работать?

Александр Дашевский. Недостаток времени, денег, смелости и самоорганизации. Впрочем, даже когда этого всего в избытке, искусство автоматически из этого не возникает. У моих учителей не было и трети того, что есть у меня сейчас. Но делали же они искусство?!

Антон Успенский. А кто учителя?

Александр Дашевский. Михаил Иванов в первую очередь. Его, к сожалению, помнят немногие. В семидесятых — восьмидесятых заметный человек на ленинградской художественной сцене. Нонконформист в прямом смысле этого слова. Остальные — учителя поневоле. В свое время на меня произвел сильное впечатление Шинкарев. Он показал мне, что язык фигуративной живописи может быть осязаемо современен. Многие другие художники, с которыми я лично не общался, чьи каталоги я собираю, о чьей жизни читаю, тоже учителя.

Антон Успенский. Как ты оцениваешь свое раннее творчество? Прошло время, а работы сохранили свои качества?

Александр Дашевский. С девяносто девятого года я из каждой удавшейся серии откладываю по две-четыре лучшие картины. Назвал это «Золотой фонд». Там около ста двадцати работ. Иногда я уединяюсь в хранилище, когда у меня кризис. Смотришь на картину пятнадцатилетней давности и вспоминаешь проблемы того времени. По аналогии тупик сегодняшнего дня перестает быть безысходным. Да и вообще, интересно подхватить что-то несказанное из старого.

Антон Успенский. Не хочешь сделать выставку «Золотого фонда?»

Александр Дашевский. Я сделал такую выставку на своей свадьбе.

Антон Успенский. Что ты любишь больше: жизнь или искусство?

Александр Дашевский. Больше всего я люблю свежие персики. И своих детей. От жизни никуда не деться, а искусство — это способ проживания личного времени.

Антон Успенский. Он дает жизни больше полноты?

Александр Дашевский. Он минимально вредит внешнему миру. Из всего того, на что я мог бы тратить свои силы, процесс создания произведения меньше всего портит окружающее.

Антон Успенский. Это мучительный процесс или радостный?

Александр Дашевский. Когда как. Старшие товарищи говорят: «Сначала работаешь для кайфа, а потом, чтобы не ломало».

Материал в рамках проекта «Действующие лица: московская и петербургская школа» подготовлен при поддержке Министерства культуры РФ.

ДИ №4/2014