Все эти «внятность», «считываемость», «завершенность», «четкость», «ясность высказывания», отсутствие которых постоянно вменяется в вину отечественному художнику, — категории из сферы маркетинга, а не искусствознания. Вроде бы даже самые упертые оптимисты признали, что рынка contemporary art в России почти нет. Однако прессинг его стандартов на создающих искусство и пишущих о нем продолжается.

Многие пассивно сопротивляются. Интуитивно не позволяют воображаемым нормативам уродовать органику творчества. Ретроспективное зрение ехидно различает, насколько притянуты за уши кураторские комментарии к большинству выступлений Петра Швецова. Насколько непросто бывало «обточить напильником» его выставки до «законченного высказывания». И кажется, чем дальше, тем сложнее. Петр не раз подчеркивал «внерациональ-ный» и «невербальный» характер своей деятельности. Выставка «Новая живопись» методологически продолжает предыдущую экспозицию автора «Сумеречное сознание» в галерее «Anna Nova». Тогда художник выстраивал алогичные связи между дизайном помещения, сюжетами картин и видео, мелкой пластикой и инсталляцией. Постулировал отсутствие замысла, предумышленности. Визуализировал туманную работу интуиции. Ассорти сюжетов на этой выставке нельзя назвать противоречивым, поскольку речь сознательно изгнана. Автор окончательно отказался от искусственного упорядочивания, втискивания в проектную упаковку своей художественной активности. Даже услуги толмача-куратора были отвергнуты (эти строки ни в коем случае не кураторский текст, а скорее заметки давнего любителя творчества). Зритель ставится в ситуацию, когда от него не требуется что-то понимать, вычитывать связи и докапываться до нарратива.

При этом выставка внутренне оформлена, Швецов продолжает работать со своими основными мотивами. Создание разного рода берлог, шалашей, хижин, нор и формирование их убранства — очень характерная для автора линия. Недаром планировалось выстроить на втором этаже галереи юрту из оленьих рогов. Эти самодельные пространства художник заполняет тем, чем он одержим на данном этапе. Медведи, олени, лесные чащи, закаты, озера, портреты, покрытые патиной — все это как будто детали обстановки вымышленного немецкого охотничьего домика, усыпальницы или подземелья (видимо, оттуда же, из германских хтонических трясин, всплыли два портрета Вагнера). Каждый раз это капище-склад заново перестраивается, инвентаризуется. Швецов делает интерьер как репортаж из внутреннего мира и предъявляет его зрителю. Выставка, словно в старые добрые времена, приглашает к сопереживанию, повествует о движениях души художника. И, как в старые добрые времена, это выставка живописи. Но есть важное отличие. Современную живопись во многих случаях отличает визуальная дисграфия. Необходимо, чтобы зрителю что-то интуитивно мешало воспринимать живопись, чтобы картина не была самотождественной. Автору оказывается важным столкнуть пережитое, рукодельное с имперсональной, зачастую механической силой. Только после этого пластика оказывается адекватной ощущению времени. Картина становится воспоминанием о картине, пожеланием, предвкушением картины, в случае Швецова — предкартиной, протокартиной.

Лес, речка, озеро, облака, горы, животные, семейные портреты, дети, девушки — намоленный и замусоленный перечень. Массовая культура узурпировала и умертвила эти образы.

Однако Швецов умеет реанимировать свои сюжеты. Лодочки на речке, олень в лесу, губастые красотки, дети издают задорный первобытный инфернальный душок. Материю живописи и зрителя разделяют толстые желтые слои лака, черты лиц стекают, жутковатые герои тонут в гуталиновом фоне. Картина изготавливается, как вещь, как ритуальный предмет, как кукла вуду. Блямбы, напластования, брызги, перекрывающие изображение, возвращают ее в «доэстетическое» культовое состояние. В этом смысле ничего страшного, если экспрессивная клякса перекрыла три четверти персонажа — он все равно там, внутри. Можно нафаршировать написанного медведя настоящим мехом — это вполне укладывается в логику. Насекомые, влипшие в лак, только добавляют пейзажу вещественную достоверность и магические свойства. Живопись оказывается способом освоения, присвоения. Подспудное движение ритуальности, природной магии заставляет Петра и на выставку смотреть как на явление цикличное вроде урожая. Картины всходят, зреют, настает время сбора, и они заполняют галерею. Как ни странно, это доиндустриальное отношение сейчас оказывается не только гораздо милее, но и более соответствующим моменту, чем проектные мучения многих коллег Петра Швецова.

​ДИ №2/2014