Посмотрев на работы Ивана Тузова с выставки «Развирт» в галерее «Культурный альянс Марата Гельмана», в которых Ленин и Сталин воссоединяются с Чебурашкой и Микки-Маусом, а пиксели первоначальных ироничных имиджей, опубликованных в Фейсбуке, превращаются в плитки мозаики, не стоит надменно говорить: это всего лишь анекдот. Ибо анекдот — важнейшая часть нашей государственной идентичности. Очевидно, это практиковавшаяся в СССР неписьменная форма анонимной критики правительства и общества. Высказывалось мнение, что анекдот как история с неожиданным юмористическим концом — вообще изобретение советского периода, а до того анекдотом называли литературный рассказ об исторической личности, замечательных мыслях и поступках. Но если мы обратимся к фундаментальному исследованию Михаила Мельниченко «Советский анекдот», то узнаем, что наше родство с анекдотом датируется не ХХ веком, а имеет более давние корни. Впервые греческий термин anekdotos появился в середине IV века в Византии в связи с трудом Прокопия Кесарийского, сатирически критиковавшего императора Юстиниана и преклонение перед ним, и лишь к середине XVII века анекдот выродился в ЖЗЛ. Выходит, что тузов вскрывает нашу глубинную связь с предками — не только как ассоциацию Рим — Констанстинополь — Москва, но и тайную традицию сопротивления. Традиция рассказывать анекдоты прервалась, что неудивительно, поскольку общение вживую стало непопулярным и друзья теперь связываются виртуально, посредством социальных сетей. Изменилась и форма анекдота. Если ранее при живом общении было важно «актерское мастерство» исполнителя, теперь оно не имеет значения. Приоритет за картинкой, часто с подписью, в жанре «демотиватор», мгновенно воспринимаемой, так как в силу влияния новых технологий и образа жизни мы привыкли спешить и хотим потреблять информацию больше и быстрее. Но перемены отнюдь не столь радикальны и остаются в русле «нашего» жанра. Тузов виртуозно акцентировал такое свойство анекдота, как лаконичность, но перевел ее в визуальность компьютерного мира. Несколько пикселей, но мы уже понимаем, о чем это. В сущности, и советский анекдот можно назвать дигитальным. Был такой, например. Собирается компания, все известные анекдоты пронумерованы: «№ 354!» — и все смеются. «№ 811!» — «ну не при дамах же!» И в этом раскрывается необходимая база для бытования анекдота — все должны быть своими, в курсе последних политических событий и культурных кодов, чтобы понимание было молниеносным, с полуслова, с одного пикселя.

В пикселях Тузова мерцают многие истории жизни в XXI веке после пережитого в прошлом. Вот работа с двумя пятнистыми олешками «Лениненок и сталиненок». Послойно в этом присутствует и фейсбучная страсть к милым животным 2010-х, и желание детей 1990-х смотреть на диснеевского героя-красавца Бэмби, выживающего в диком лесу. И дальше в прошлое — неизменные советские коврики с оленями, которые казались мещанством, но были воспеты в современном искусстве как уходящая натура. Но название заставляет сфокусироваться на нововведении автора. Если олени на ковриках были безликими, то здесь в несколько пикселей оленятам выданы портретные черты, сходство с Лениным и Сталиным. И тут раскрывается еще более глубокий слой истории: коврики были не только дурным вкусом, но еще и способом выживания во времена репрессий. Фрагмент из «одного дня Ивана Денисовича» Александра Солженицына: «мужики же работают красителями ковров, на любой простыне намалюют за час картину. Жена надеется, что Шухов вернется и тоже “красителем” станет. И они тоже поднимутся из нищеты. Все красители себе новые дома поставили за двадцать пять тысяч под железными крышами. Хоть сидеть Шухову еще около года, но разбередили его эти ковры. Жена сообщает, что рисовать легче легкого  — «наложил трафаретку и мажь кистью. Да ковры трех сортов: “тройка“ — в упряжи красивой тройка везет офицера гусарского, второй ковер — “олень“, а третий — под персидский». Искусствовед и куратор Дмитрий Пиликин, написавший текст о выставке «развирт», говорит: «Искусство Тузова восходит к традиции cartoon — “высокой карикатуры” без текста, которая расценивается уже как художественное произведение». Я бы не сбрасывала со счетов важность названия работы как прикрепленного к ней текста и скорее апеллировала к передвижникам. Названия их картин стали крылатыми фразами, теми самыми анекдотическими намеками: «Не ждали», «Всюду жизнь», «Опять двойка». Виктор Пивоваров, один из представителей московского концептуализма, течения, в котором текстовой комментарий был всегда не меньше значим, чем картинка, отмечал эту особенность передвижников в своей книге «о любви слова и изображения».

Пожалуй, единственный образ, который вовсе не требует текстовых пояснений, это мозаика «Муха»: она и есть муха. Илья Кабаков сделал ее символом жизни маленького человека в эпоху тоталитаризма. На выставке она получает зеркальное отображение в ростовом портрете Ленина на пьедестале, который разводит всеми шестью руками — «Так уж вышло», курс корректировали последователи, а рука указывала, куда скульптор направит.

Еще один образ даже при названии «растягивание ушей» не шепнет на ухо тайны своего смысла тому, кто не был в советской школе. Две обезьянки тянут за ухо третью, превращая ее в Чебурашку. Дергать коллективно за уши — способ поздравить именинника-одноклассника в советской школе. Уши, понятное дело, могли распухнуть от такого, и кто ушастым не был, таким становился. Мультяшный герой Чебурашка, предположительно гибрид медведя и обезьяны, но с огромными ушами был найден даже не в капусте, но прислан в апельсинах — он чужой, иностранный агент. В рамках советского пристрастия к стандартам можно предположить, что именинник также был на один день чужим — у всех был день как день, а он, гад, был в этот день особенный, и бордовые уши это визуализировали. Не забудем и про то, что надрать уши можно было и без юбилея, в качестве телесного наказания за проступок. Сергей Ушакин в своей статье в сборнике «веселые человечки: культурные герои советского детства» пишет, что в рамках жесткой классификации обитателей СССР Чебурашка был нарушением системы — монстром. Как сказал сторож в мультфильме, «не знают, куда посадить». Но «слова ”монстр” и “монитор” восходят к одному тому же корню — глаголу monere, означающему “предупреждать”, “предостерегать”, “напоминать”. Иными словами, цель монстров — заставить задуматься о той нормативной ситуации, которую они, собственно, и нарушили».

Тузов с успехом мониторит монстров прошлого, но также думает и о настоящем. Выставку венчает монументальная пиксельная оргия, большая мозаика, в которой пачка или оптовая партия Лениных сопрягается самыми затейливыми способами: то фалды сюртука в рот, то анекдотическая бородка — в коленку. Название работы «Грибница» напоминает о сюжете-мистификации «Ленин-гриб», подготовленном музыкантом Сергеем Курехиным, показывавшемся по Ленинградскому телевидению в 1991  году. Мы все еще можем видеть, как Ленин размножался идеологическим способом в умах, значках, плакатах, во дворах и на площадях. Люди борются с грибком, срезая памятники, но память не срежешь, споры прорастают. Можно рассматривать непреходящую популярность фигур прошлого страны как то, что в настоящем не возникло правителей, равно достойных быть увековеченными в фольклоре. См. В книге Мельниченко анекдот № 3379: «Новые анекдоты есть?» — «Нет…» — «Что за хреновое правительство!» однако это не так, фигуры из прошлого возникают в народном языке и в работах Тузова как предшественники, утверждающие настоящее.

Тузов непрямым способом задействует современный фольклор. В одной из мозаик он показывает Ленина, писающего на изумленных и оробевших белых зайцев. Из классической литературы мы помним некрасовскую историю деда Мазая, в половодье спасшего зверьков от потопа. И пусть охотники смеются над Мазаем, а живое существо, ищущее спасения, достойно спасения. Но Ленин был прагматичен и решителен. Так, в воспоминаниях Крупской, записанных Боронихиным, есть история именно про зайцев: «Посмотрел мой муж, Володенька, на сию картину и расцвел душой. “во, думает, сколько зайцев!“ Подплыл совсем близко к островку, а они, твари глупые, сами в лодку прыгают. А он их по башкам прикладом. Прикладом по башкам. Для верности. Ни один не ушел. Некоторые уплывать от него пробовали — не уплыли. Много, много зайцев тогда насобирал. Целую лодку.

И патронов сэкономил множество». Эту бескомпромиссность тузов отражает в своей мозаике про Ленина, который безжалостно «мочит» зайчиков: «белые» должны быть уничтожены, никаких сантиментов. Пусть анекдоты и не производятся теперь во множестве, но только лишь потому, что их форма перестала быть актуальной. Как и прежде, когда история начиналась «Лежат в постели Рейган, Чебурашка и поручик Ржевский», так и сейчас политические фигуры органично вписываются в мифологическое пространство, причем даже в зарубежное. Особенным фан-клубом являются японцы с их восторгом перед всем паранормальным и абсурдным.

В отечественной культуре попытки виртуализировать главное лицо государства предпринималось с самого начала, тому пример — роман Проханова «Господин Гексоген», полный знамений или галлюцинаций. Была и агиография, написанная «митьками». В отечественной культуре была попытка намеренного запуска анекдотов — созданный Максимом Кононенко сайт с короткими историями про вождей. Предпоследний на данный момент пост на сайте вовсе без былой фантастики, гаджетов, роботов, главная фантастика в нем – то, что Мизулина с Охлобыстиным как представители «взбесившегося принтера» вдруг предстают борцами за права человека.

В виртуальной реальности возможны любые повороты, в жизни все по-другому. Советская кухня как место встречи диссидентов, и социальные сети — только разговоры и посты. Важный момент, который помимо работ Иван тузов предъявляет на своей выставке, — само название выставки «Развирт», развиртуализация. Неуловимые пиксели превращаются в весомые мозаики, профиль в социальной сети приходит на открытие как реальный человек. Настала пора «завязывать» с любовью к медийным фигурам из-за их эффектного появления на мониторе, стоит мониторить дела, а не слова. И тузов, любимый в Сети и явившийся как автор, — знак того, что мы несем реальную ответственность за нашу историю.

ДИ №4/2014