Пространственно-временные характеристики России неоднозначны. Ее протяженная территория неоднородна, ее хронотоп условен. Одни регионы живут в эпоху Средневековья, кто-то уже успел шагнуть в ХХ век и накрепко осесть там. Кому-то доводится существовать в XXI веке, испытывая острую зависимость от технологий, скоростей и повышенного комфорта, а кто-то в параллельной реальности выбирает себе особую форму существования, суровую и прекрасную, как жизнь в эпоху неолита, кто-то идет еще дальше и вовсе вычеркивает себя из человеческой истории.

Все это приметы российской «особенной стати», так и не понятой рационально. Ее совокупная действительность кажется вымышленной. Из фантастической реальности рождаются стереотипы и оседают в массовом сознании и распределенной памяти. Отдельные замысловатые образы кристаллизуются в маленькие города.

Один из таких городов был выбран художниками Игорем Старковым и Дарьей Андреевой для своего проекта. Город Невель. Он расположен на границе — рядом с Белоруссией и Прибалтикой — и на протяжении своей многовековой истории переживал тонкие культурные трансформации в самоопределении. Однако главным становится его отдельность, усугубляющая это пограничное, межеумочное состояние.

Он есть на карте, но к нему не ведут дороги, он отрезан от мира. Невель — один из городов, которые вроде не существуют. Он замкнут в себе, исчерпывается собой. Несуществующие города — тема, давно волнующая Игоря и Дарью, пытающихся поймать изменчивость, сфокусировать взгляд на безвременье, бездорожье, вечном межсезонье российской жизни.

Мыслил ли Кант под вещью в себе город? Или рассуждать об их бытии — это прерогатива фантастов, например, Филипа Киндреда Дика, сомневающегося в реальности мест, где его самого в данный момент нет? Так или иначе, но можно сказать, что Невель — город Канта и Дика. В поисках соответствия между кантовским чувственным созерцанием («вещью в себе») и его же феноменом («вещью для нас»), доведенным Диком до абсурда.

Словом, реальность Невеля не очевидна, призрачна, фантастична и мифологична, что не мешает ему, впрочем, сочетать тотальную интровертность со статусом партнера одного из мировых брендов: градообразующим предприятием является швейная фабрика, выпускающая лицензионный «Адидас».

Тут многое сходится. Для нашей страны «Адидас» — знаковый бренд. В далекие 1980-е наши олимпийцы накрепко связали свои победы с тремя его полосками, после чего этот бренд стал культовым, мгновенно преодолев спортивные границы, и к 1990-м уже считался универсальной роскошью: в «Адидасе» можно было щеголять и в театре, и на дискотеке, и, само собой, на деловой встрече. Лучшая парадная одежда, которая по особым случаям сменяла повседневную — «треники» с вытянутыми коленками и кеды на резиновом ходу. Так бренд установил новую моду и положил начало цепочке стереотипов статусности.

Спортивная одежда как значимый элемент стиля не только повседневности, но и праздника, стал оттачиваться в умопомрачительных комбинациях: кроссовки и почти вечерние платья, пиджаки и штаны с тремя полосками. Идеальным дополнением образа стали барсетки и «семки».

Со временем отечественный рынок преодолел монополию бренда, впитавшего образ райской заграничной жизни, и «Адидас» переместился на второй план, стал вчерашним днем. Он превратился в один из визуальных элементов социальной мобильности (к которой так и хочется приписать определение из словаря Даля — сказоч.): отошел к провинциальной истории, столичная стала выбирать что-то новенькое, к примеру «Найк». Различение столичного и провинциального здесь условно, поскольку даже в Москве провинция обнаруживается в пределах Садового кольца.

Игорь Старков, сын историков, увидел в трехполосной массовой экипировке местных жителей Невеля признаки этнического костюма. Эта тема оказалась в итоге обширнее: спортивная одежда в качестве праздничной и повседневной — теперь узнаваемая примета нашей культуры. Образ въелся в подсознание, стал неизменной составляющей российской действительности. Китч, привычно смешавший удобство с пафосом.

Авторы проекта отчасти объясняют, как это происходит: спортивная одежда уже содержит в себе элементы универсальности и становится выразительным средством различения «свой — чужой», способом установления иерархии. Вырастая из скудости советского ассортимента и карточек 1990-х, мы не решаемся особенно выделяться. Образ карнавального безумства идеален на сцене, а в реальной жизни нужно «быть скромнее и проще, и люди к тебе потянутся».

Потому надежней строем ходить в кроссовках, годных для всех случаев жизни: и в ресторан зайти не стыдно, и подраться удобно, зачем усложнять? Особенно нелепо рисоваться в маленьких городках, где твоя жизнь как на ладони. Да и стилистически спортивный костюм идеален для вечно серого межсезонья.

Новая концепция «Адидас», что все невозможное возможно, причудливо вливается в наши представления о форме жизни. «Невозможно — это всего лишь громкое слово, за которым прячутся маленькие люди, — поется в рекламной песенке. — Им проще жить в привычном мире, чем найти в себе силы его изменить. Невозможно — это не факт, это только мнение. Невозможно — это не приговор, это вызов! Невозможно — это шанс проверить себя. Невозможно — это не навсегда».

На территории трепетно воспетой зоны существования нам всегда есть к чему стремиться. Об этом рассказывают Игорь Старков и Дарья Андреева, представляя одного из своих героев — невельского пацанчика, читающего рэп в чистенькой алой курточке с тремя белыми полосками. В его «авторском переводе» «все невозможное возможно» звучит блатной поэтизацией утлого мирка, с которым он мечтает оборвать связи.

«Зарезервируйте мне место в аду,

Я все равно туда не попаду,

Как бы вы ни хотели.

Я лучше сдохну, как герой,

Чем сдохну без цели», — речитативит он.

Возможно, он уже не в Невеле, с надеждой заключает Старков. Почему бы и нет? Ведь мы всегда можем сменить «Адидас» на «Найк», «Найк» на «Дольче и Габана», двигаясь вверх по социальной лестнице, преодолевая жесткие границы всеми забытого родного ареала обитания. Нет для нас невозможного. Может быть, этим физкультприветом явлен совсем уж ветхий архетип античной иерархии, наложившийся на нашу действительность — от тяги к олимпийским победам до восторга перед пантеоном гламурных богов и героев?

Проект Старкова и Андреевой изумительно точно выявил объединяющий признак для новой этнологии и культурологии современности. Признак, который сумел связать многомерность русской культурной жизни. Признак, имеющий богатую историю и обширный потенциал. Эта тема, безусловно, достойна дальнейшего внимательного и глубокого изучения.

Для жителей Невеля проект «Русский Адидас» также не остался незамеченным. В процессе работы жители города взаимодействовали с авторами, принимали в нем активное участие, предоставили свои фото- и видеоархивы. Итог, правда, оценили не все: на сайте города невельцы выразили по поводу проекта ряд замечаний. Они отрицают свою недоступность, напоминают, что «адидас» на фабрике давно не шьют, обращают внимание на то, что есть у них не менее значимые достопримечательности — свинокомплекс и комбикормовый завод. Однако мифология есть мифология, ее так просто не опровергнуть. Даже фактами.

ДИ №5/2014