Он был первым эмигрантом в московской авангардной художественной среде, в 1971 году уехавшим из России в Израиль, где стал заметной и в то же время неудобной фигурой, критиком поверхностных имитаторов популярных на тот момент американских и европейских вкусов. Он считал, что элементы еврейской традиции не могут помешать художнику быть современным. В своем отношении к традиции он опирался на опыт взаимоотношений русского авангарда с примитивом и народным искусством. В 1980–1990-х годах Гробман предпринимает парадоксальные попытки соединить в искусстве то, что кажется абсолютно несоединимым: мистическое и смешное, эротику и политику, философский взгляд на мир и кругозор «человека-песчинки». Элементы выбранного им когда-то в России метода «магического символизма», продолжавшего идеи Хлебникова и Малевича, он связал на этом этапе с антропологическим взглядом на проблемы многообразного и конфликтного общества, окружавшего его в Израиле. С этим особенным мироощущением, все время требующим столкновений, неожиданных соединений и сопоставлений, зритель встретится и в представленных на выставке коллажах.

Практически всегда коллаж был для него средством рассмотрения и анализа чужих, а подчас и откровенно чуждых автору художественных и литературных текстов. В своей ранней серии, сделанной еще в 1964 году в Москве, Гробман использует картинки из советских книг и учебников, заимствуя оттуда черно-белые ретушированные изображения российских исторических деятелей. Эти изображения он сочетает с другими, довольно неожиданными мотивами, в частности, с иллюстрациями, вырезанными из анатомических атласов, показывающими строение человеческих тканей под микроскопом. Таким образом, персонажи, воплощающие государственное величие, возникают перед зрителем в «ауре» из человеческого мяса. Эти работы требовали от зрителя самостоятельной и на тот момент необычной рефлексии, а именно радикального переворачивания смысла исходных образов, изъятых из привычного контекста. Через несколько лет это частное открытие Гробмана ляжет в основу всеобщего увлечения политической игрой с визуальной цитатой в нонконформистской среде.

Среди техник, в которых никто, кроме Гробмана, не работал в то время, мы можем отметить изобретенный им в 1963 году мейл-арт (практически одновременно с его появлением в США). В 1973 году Гробман придумывает еще один необычный жанр – минималистские микрографические «поэмы», составленные им из своего имени. Параллельно у Гробмана складывается еще один тип работ – он не фрагментирует заимствованное изображение, а берет его целиком и создает новое произведение при минимальном вмешательстве в старое или вообще без физического вмешательства, только с помощью подписи. Эта техника обнаруживает наибольшее сходство не столько с другими графическими жанрами, сколько со стратегией реди-мейда. Гробман использует для нее придуманный им термин «полиграж».

Коллажи, сделанные Гробманом в последние годы, превращают тему взаимоотношений художника с полиграфией в масштабный проект. Это не уникальные единицы, как ранняя «историческая» серия, и не десяток, а сотни вещей. Их основу составляют изображения разного происхождения и свойства. Однако в противоположность когда-то найденной Гробманом «минималистической» стратегии полигража на сей раз эти изображения дополнены рисунками на белой бумаге, выполненными тушью или шариковой ручкой. В этом большом корпусе работ речь идет об особом модусе художественных действий, в котором свое и чужое, их соотношение целенаправленно подвергаются исследованию. Здесь остро и не всегда удобно для зрителя ставится вопрос о статусе оригинального художественного высказывания. Гробман касается одной из принципиальных и по-своему болезненных сторон современной эстетической ситуации, в которой качества и особого рода переживания, прежде по определению связывавшиеся с художественным оригиналом, больше не считаются релевантными.

Коллажи Гробмана 2000-х годов являют собой героическую попытку проделать обратный путь, вновь нащупать художественную идентичность, вернуть себе ощущение могущества, но уже не создавая романтических мифологий. Гробман проявляет себя разрушающим конвенции «оригиналом» в мире репродукций. Он вмешивается в стихию изображений так же, как в природу, считая себя свободным менять и претворять ее как материал. И дело не в том, что он вырезает, разрезает изображения и нарушает их целостность своим графическим вмешательством, а в том, что он радикально переинтерпретирует их, диктуя им свою волю и заставляя их посредством вносимых изменений жить другой смысловой жизнью и выражать другие, иногда противоположные идеи и чувства с той же искренностью и силой, которые присущи и исходному материалу.

Брутальное нарушение конвенций, иррационализм бытия – это, по сути, модернистские ощущения и нарративы, которые скрыто продолжает развивать Гробман, в чем-то остающийся собой прежним, даже и расщепив в непонятной пропорции свою прежде ультимативную авторскую позицию.

ДИ № 6–2009