Почему это наконец произошло, можно только гадать. То ли возымели действие призывы Вадима Захарова на церемонии вручения премии Кандинского в прошлом году. Или сыграло роль то, что Андрей Монастырский должен представлять Россию в 2011 году на Венецианской биеннале, и в этой ситуации было бы весьма странно, что в самой России художник так и не был ни разу полноценно показан. А может, и по причине некой абсурдности: на московской арт-сцене одна за другой проходят выставки художников, рядом с именами которых указывается – концептуалист, а человек, в значительной степени определявший идеологию и теоретическую базу московской концептуальной школы, был на этой самой сцене не явлен. А может, все это – справедливость, логика, стратегия – сошлось в одной точке. Но как бы там ни было выставка, на которой «зрителю больше приходилось верить, чем понимать и чувствовать, что то, что ему предлагается, есть произведение искусства», состоялась. Впрочем, современный зритель, во всяком случае, тот, который приходит на вернисажи, лишен этой свободы верить, ибо даже если он и не профессионал, то человек продвинутый, и значит, знает. Знает априори. И это наше знание не имеет отношения к той вере, о которой говорит Монастырский. Порой даже возникает ощущение, что в выставочных пространствах не хватает этой эманации незнания – чтобы поглупеть, впасть в ересь сомнения и тем самым вернуть себе хотя бы призрак свободы. И если кто-то на выставке на Гоголевском позволит себе заявить, что это не искусство, он будет отчасти прав. Ведь концептуализм – это не столько искусство, сколько попытка самого искусства, отказавшись от спекуляций о мире в целом, заняться самопознанием. Но самопознание – вещь шизофреническая, ибо предполагает расщепление, раздвоение, так как совмещает в одном флаконе субъект и объект, познающего и познаваемого. Словом, концептуализм в известной степени можно определить как шизофрению искусства. «Познай себя», или «Cognosce te ipsum» – идея, принесенная в дар Аполлону «семью мудрецами» и начертанная на стене храма в Дельфах как обращение ко всякому входящему, вполне была уместна и на выставке Андрея Монастырского. Но не в плане дельфийского призыва к самоконтролю и осознанию предела собственных возможностей (хотя и это тоже), и даже не в ключе сократовской интеллектуалистской этики, а дзен-буддистского проникновения в собственную природу, а заодно и в природу искусства. Иными словами, не только искусство, но и вы сами становитесь на этой выставке одновременно и субъектом, и объектом наблюдения. Целью и средством. Зрителем и персонажем.

...Вся экспозиция напоминает палимпсест, в котором смысловые, визуальные, звуковые коды, наслаиваясь друг на друга, находятся в постоянном движении, то отступая на периферию, то поднимаясь на поверхность, то вообще исчезая из пространства вашего восприятия, но при этом не переставая быть.

Первое впечатление от выставки – пустотность, незаполненность, непроявленность. Но по мере ее прохождения вы вдруг оказываетесь во власти мощных энергетических потоков, исходящих от минималистических объектов, вы почти физически ощущаете, что эта пустота готова взорваться от собственной полноты. В своем дыхании вы слышите ее дыхание… Если все это так, то, наверное, вам можно поставить диагноз. Вы успешно справились с ролью персонажа. Хотя и едва ли познали себя…

ДИ № 1–2011