ДИ. Это первая ретроспектива. Что она для тебя?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Мне было интересно взглянуть на старые работы вместе с новыми с точки зрения, прошли ли какие-то вещи проверку временем. Потому что у меня обычно девяносто процентов не проходят… Я не уничтожаю работы, если в них нахожу хотя бы кусочек, который меня устраивает, дециметр поверхности или даже один мазок. Думаешь: такой мазок у меня второй раз не получится. И в этом смысле какие-то работы проверку прошли.

ДИ. Что ты нашел сразу и сохранил и что утратил?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Все нашел. Причем еще в юношеские или даже детские годы. Это до поры до времени сидело в голове и не было реализовано в работах. Одна из первых работ, сделанных на выставку в восемьдесят восьмом – кусок старых хрущевских обоев, на котором дрожащей рукой нарисован спутник. Собственно, если посмотреть железки, которые я сейчас гну – черная, дрожащая, ржавая, неровная, необработанная, погнутая штука, – можно увидеть связь. И в этом смысле какие-то элементы всю жизнь преследуют. Из того, что утрачено… ну, конечно, свежесть и энергия, которые были в конце восьмидесятых, и надежда, что жизнь исправится и мы увидим царство свободы и много еще чего, что наполняло работы. Сейчас понятно, что будет хорошо, но не скоро, а тогда казалось, что скоро.

ДИ. Ты рациональный человек?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Я бы сказал, что настолько иррационален, что мне все время нужно набрасывать на себя узду, чтобы совсем не пойти вразнос. Одна из моих любимых мыслей у Лифшица звучит так: «В художественном творчестве и восприятии чувство свободно от патологического выражения того “захолустья”, в котором мы живем, принимая его за центр мира, от шумной говорливости этой колонии биологических клеток, возбужденной своим участием в необычном для всей остальной природы спектакле – истории общества». Так что дело искусства – гасить чрезмерную выразительность этой колонии. Искусство для меня – сдерживание своих бешеных импульсов, психозов и всего остального, что лучше людям не демонстрировать.

ДИ. А насколько название выставки «Удивляться нечему» соотносится с контекстом? То есть ты участвуешь в общем разговоре – социальном, политическом?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Это прямая отсылка. Это то, что у меня сидит в голове. И по поводу всего, что происходит – удивляться нечему. За всем этим стоит железная логика, которая просчитывалась уже давно. И просчитываются на много лет вперед ее последствия. В этом смысле то, что необходимо, совершается.

ДИ. Ты ходил на встречу с Дмитрием Медведевым в бытность его президентом.

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Точно так же, как и на Болотную.

ДИ. Зачем? Дмитрий Гутов. Я жутко любопытен. Не могу, когда что-то происходит, а меня рядом нет. Какое-то событие, демонстрация, «заварушка» – я должен быть там. Это для меня просто пунктик. И посмотреть вот так же вблизи, как на тебя, на президента – его пластику, манеру держаться – это совсем не то же самое, что увидеть по телевизору. У меня точно такое же отношение к художникам… Знание художника дает очень много для понимания его работ. Можно посмотреть все его работы, прочитать все его интервью, книги — не то. С ним нужно поговорить, выпить. Это дает комментарий к работе.

ДИ. А как же тогда со старым искусством? Мы много теряем от того, что по определению уже никогда не сможем побеседовать с художниками ушедшими?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Конечно. Это был бы настоящий ключ к их искусству.

ДИ. Насколько тебе важно, чтобы тебя в дальнейшем поняли? А в настоящем много таких людей?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Не очень, но я нахожу людей для общения. А вообще, все, кто занимаются современным искусством сейчас, это что-то типа большой семьи. Да, будет смешно, если через пятьсот лет найдется один человек на свете, с которым твоя работа войдет в резонанс, и он поймет, чем ты жил. И его взволнуют те же проблемы, и он поймет, что ты ему собрат.

ДИ. Ради того, чтобы увидеть этого твоего собрата из будущего, ты готов отступиться от своего атеизма…

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Это лишнее. Во-первых, есть вероятность не увидеть. А во-вторых, погрузиться в забвение, таких шансов гораздо больше у всех нас. Более того, в отдаленной перспективе – стопроцентная гарантия. Пятьсот лет – ладно, некоторые люди прошли проверку. А пять тысяч, а пятьдесят?

ДИ. Мы все абсурдные люди. Зная, что мир конечен, все равно что-то творить.

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Это дает особую энергию. Игра же в том, чтобы в этих условиях что-то создать... Это драйв. Но в некоторых случаях мне его не хватает. Я, например, не мог бы быть актером. Ты сыграл, я понимаю – держал зал, за три часа прожил то, что другой человек за тридцать лет не проживает, но от этого не остается ничего. Живешь некоторое время в памяти людей, записи мы не считаем, и все... Эта эфемерность меня останавливает.

ДИ. Значит, все же ориентируешься на вечность?

ДМИТРИЙ ГУТОВ. Нет, игра в том, чтобы продержаться дольше. Как в серфинге. Все опрокинулись уже, а ты поймал волну. Все равно грохнешься, но пока… Поэтому, когда я что-то делаю, стараюсь делать прочно. Выбираю соответствующие материалы. Понятно, инсталляции – чистая эфемерность, но стараешься, чтобы картина была нормально написана. Железяка чтобы подольше не проржавела.

ДИ № 5–2013