ДИ. В рамках биеннале прошел твой перформанс «Хроники-13». Третий этаж Московского музея современного искусства в Ермолаевском ты превратил на две недели в свою мастерскую, работал в присутствии посетителей, общался с ними, давал возможность желающим что-то нарисовать. То есть создал абсолютно нерабочую ситуацию. Или ты действительно так работаешь?

ВЛАДИМИР ДУБОСАРСКИЙ. Нет. Для меня это катастрофа, когда за спиной стоят люди. Вдруг я плохо что-то сделал, ошибся. Никто не должен это видеть.

ДИ. Тогда зачем?

ВЛАДИМИР ДУБОСАРСКИЙ. Меня к этому подталкивали какие-то внешние обстоятельства. С Сашей Виноградовым мы уже делали в Лондоне подобный перформанс: на аукционе в рамках «Русской недели» в клубе при людях за полчаса нарисовали картину. Она была продана, и деньги пошли на благотворительность. Недавно Лена Селина предложила повторить такое у нее в галерее, как она сказала, показать мастерство. Но я не вижу смысла показывать мастерство. Летом я был с детьми в Испании, и мы увидели уличного художника, который на глазах у публики рисовал очень технологичные рисунки. Глядя на него, я подумал: это же моя слабость, ведь, по сути, все равно, есть люди или нет. Они есть, потому что я о них думаю. Приехал в Москву, и здесь мне встретился такой же художник. Потом Костя Звездочетов интересовался, действительно ли мы будем делать такой перформанс у Селиной. И я задумался: с одной стороны, это совсем не мое, с другой – в этом скрыты ресурсы, которые мне интересны. Ну, например, мы делаем проект. Идею придумал год, а может, пять лет назад, а потом это воплощаешь, по сути, как художник-исполнитель, но чувствуешь уже иначе, чем год назад. Тебя волнуют другие проблемы, другие мысли. Однако ты не их реализовываешь, а что-то давнее, у других нет таких проблем. Конечно, проект что-то генерирует, идеи, позволяет маневрировать. В сущности, все современное искусство давно стало мировым мегапроектом, это большая рабочая машина по созданию продукции определенного качества. Вроде банкомата: кладешь одну купюру, другую, третью, а он их обратно выплевывает. Снова суешь, а он опять выкидывает. Это не проектные рубли. Так вот, я подумал, что не проектное мышление, архаичное с точки зрения сегодняшнего дня, содержит определенный ресурс, вскрывающий совсем другие механизмы искусства. В перформансе, который я делал, снимается сущность проекта. Перформанс остается проектом, а картина может возникнуть любая: пришла идея, и ты ее тут же реализовал.

Дистанция между художником и произведением сокращена: картина возникла здесь и сейчас. Я даже никаких эскизов не делал. Это был мой личный эксперимент, над собой. Для меня это попытка использовать другой метод. Без претензий на новаторство… Я хотел поставить себя в неудобную ситуацию. Это ближе к восточным практикам – медитация в тяжелой ситуации. Медитировать в Тибете легко: тихо, гуру рядом. Но надо учиться медитировать там, где живешь.

ДИ. Когда я к тебе зашла в первый день, ты сказал, что чувствуешь себя «как в презервативе».

ВЛАДИМИР ДУБОСАРСКИЙ. Там было все как-то стерильно: белые стены, чистый пол, целлофан. Но потом пришло много народу, кто-то начал рисовать по этому целлофану, зарисовали все. В итоге получилась тотальная инсталляция. Постоянно вели съемку, из этого материала потом, возможно, получится фильм. Вообще, всю медийную часть вел Александр Шейн со своей командой, можно сказать, что он устроил паразитирующий перформанс в рамках моего перформанса. Происходили какие-то обсуждения, дискуссии, конфликты, празднование дней рождений. Все это тут же выкладывалось на дисплеи, и пространство музея заполнялось, жило. Я в принципе не контролировал этот перформанс. Если я контролирую проект, то это определенное качество, определенное количество картин к определенному сроку. Мы заранее знаем, что, где и как повесим. Тут же кто-то что-то говорит, что-то печатается, снимают кино, кто-то рисует… Это был мягко контролируемый хаос. У меня в плане было три холста в день. В принципе, я его выполнил. Заготовил сорок подрамников размером полтора на два метра. Шесть из них зарисовали Ануфриев, Потапов, Николаев, Отдельнов, Смышленков… Тридцать четыре подрамника закрасил я.

ДИ. Какова судьба этих работ?

ВЛАДИМИР ДУБОСАРСКИЙ. Одну работу я подарил музею, две купили, остальные забрал. Но главное, я испытал буквально детскую радость от того, что мог делать что хочу… Думаю, одна из перспектив живописи – как раз перформативная. Можно ездить по музеям, галереям, разным площадкам и устраивать такой перформанс: человек рисует то, что у него в голове, что он сегодня увидел, происходит сильная концентрация. И в этом есть воздух перемен, жизнь. А качество картин становится вроде как неважно. Это освобождает. И картины получаются естественным путем, в этом их сила. Мне больше всего понравилось то, что я сделал эти картины, которые никогда бы не появились. Они как внебрачные дети, непонятные, разные, свободные, как нарушенное табу.

ДИ № 6–2013