Что произошло? Что так вдруг резко изменилось? Возможно, наступил творческий, личный кризис, и я не желаю этого понять? А нужно ли это оценивать, анализировать, понимать? Не проще ли погрузить в состояние одиночества свои распрямленные, как линейка, мысли, измерить его глубину, ставя тут и там зарубки окончательного невозвращения. Превратить падение в вихрь свободного полета, не для чего, ради самого себя.

Мне холодно, мороз замораживает слова, буквы, которые режут мои легкие, горло, губы. Мне сложнее говорить о том, что я хотел. А о чем я хотел говорить? О том, что никогда уже не почувствовать творческий процесс как событие, достойное сотворения мира. О той поэтической мимолетной мысли, которая разворачивает тебя сразу на тысячи сторон, словно ты дрожащий в ожидания чуда павлиний хвост.

Да, видимо, я ничего не понял за эти годы. Или не захотел понять. Пространство современного искусства становится все более чужим, механизированным, агрессивным и одновременно пресным, слабым, пустым. Я все реже нахожу в себе желание вступать с ним в какие– либо отношения. Все меньше личного пространства, но все больше общественных мест для творчества. Галереи, музеи, выставочные предложения на любой вкус. Выбирай или жди, когда выберут тебя. Мне, автору, предлагают сурогат творческого пространства. Зрителю — продукт, очищенный от всего того, что не модно, не стильно, не ново. Ко мне, я это чувствую, начинают относиться, как к производителю продукта развлечения. Меня вставили в графу — мелкий производитель. Меня уже не хотят видеть во всем объеме непредсказуемой свободы действия.

Да, видимо, я говорю то, что уже сказано не раз. Но я говорю по крайней мере в границах собственной работы. Я могу себе позволить тавтологию, повтор, занудство, среднестатистическое высказывание. Я сижу в снегу, и мне холодно. О чем же я думаю? Зачем этот маскарад? Или это очередная акция развлечения зрителей и арт-сообщества? Для чего я это делаю? Да, хороший вопрос. С него, пожалуй, надо было начать. У меня ощущения человека, покинувшего что-то очень важное, близкое, и одновременно чувство бегущего от холода и огня французкого солдата 1812 года. Я читаю его мысли и вижу его картины ужаса. Вот они, во всей своей наготе: «Настал такой необычайный холод, что даже самые крепкие люди отмораживали себе тело до такой степени, что, как только они приближались к огню, оно начинало мокнуть, распадаться, и они умирали. Можно было видеть необычайное количество солдат, у которых вместо кистей рук и пальцев оставались только кости: все мясо отпало, у многих отваливались нос и уши, и по прошествии нескольких часов они гибли. Можно было их принять за пьяных или за людей “под хмельком”: они шли, пошатываясь и говоря несуразнейшие вещи, которые могли бы даже показаться забавными, если бы не было известно, что это состояние было предвестником смерти. Действие самого сильного мороза похоже на действие самого сильного огня: руки и тело покрываются волдырями, наполненными красноватой жидкостью; эти волдыри лопаются, и мясо почти тотчас же отпадает. В других случаях они сгорали, лежа слишком близко к огню и не будучи в силах отодвинуться от приближающегося пламени; видны были наполовину обгоревшие трупы; другие, загоревшиеся ночью, походили на факелы, расставленные там и сям, чтобы освещать картину наших бедствий».

Да-да, я вставил эти цитаты уже после того, как написал свой текст и придумал свою работу. Так получилось, и я уже ничего не могу изменить. Мне вдруг показалось, что здесь не хватает чего-то более важного, чем моя личная биография, чем мои авторские замерзающие мысли. Я совершенно случайно обнаружил записи француских офицеров, бегущих из России. Я нашел там отголосок того еще неосознанного, что зародилось где-то в глубине моего сознания и уже давно не дает покоя. Да, эта ассоциация не отпускает, держит, волнует меня. Бегство, убегание, исчезновение до бесчувственности.

И я всю жизнь бегу, замерзая в страхе от непонимания самого себя, своей культуры, одновременно собирая по дороге уникальный архив своего времени. Но куда я бегу? Тридцать лет моих перемещений в пространстве современной культуры. Это много или мало? Пятьдесят лет попыток что-либо понять, поверить, успокоиться, наконец.

Я (или мы) попал в чудовищное состояние холода и жара. Замерзание и ожоги одновременно. Забвение от холода и боль от сгорающего за спиной настоящего и прошлого. В этой безумной точке сходятся культура, архив и жизнь. Здесь происходит процесс детального воспоминания и полной амнезии одновременно. Здесь рождаются слова и фразы, половина из которых сожжена, а другая замерзла. Обе половины мертвы. Их уже нельзя прочесть. Наверно, любая надежда была бы отличным переводчиком и этой чудовищной метаморфозы, но не сегодня. Все надежды также замерзают и сгорают, ничего после себя не оставляя. Я чувствую жар своей спиной все сильнее и сильнее, и мне начинает казаться, что все поправимо и что еще не поздно начать сначала. Но передо мной бесконечный снег, лед и холод невозвращения, и мои замерзшие мысли и чувства разлетаются на миллионы кусочков непонимания Всего.

ДИ №1/2011