Читая его дневники, стихи, записи, записки на полях рисунков, воспоминания, в которых Дынников пытался осмыслить и сформулировать направление своего творчества, понимаешь, как напряженно он жил, сознавая ответственность за работы, которым художник дает своего рода права гражданства. Независимый бунтарь, он стремился возвести «ясную логическую систему личных ориентаций, в частности пластики». Все должно быть определенно, и всегда художник ответственен именно за этот выбор, за это решение, за любое прикосновение к жизни*.

После школы и службы в армии Дынников поступил на художественно-графический факультет Краснодарского пединститута. Проучившись три года, он уехал в Ленинград и стал студентом Академии художеств. Выполненный им при поступлении в академию рисунок натурщика еще долго висел в приемной комиссии в качестве образца.

«Виктор легко и свободно усвоил академические премудрости, — вспоминает Петр Зверховский, которого с Дынниковым связывала сорокалетняя дружба, — и весьма трудно было представить, что он так же легко и свободно расстанется с академическим прокрустовым ложем, чтобы найти свою собственную песню».

В 1970 году после окончания академии В. Дынников приезжает на работу во Владимир. Как он напишет позже, «божий уголок, насквозь симпатичный и ладный…» И начались годы испытаний — не было жилья, мастерской. И еще предстояло найти смысл личной творческой работы. Но «поисковое творчество не вписывалось в жизнерадостную систему того, что называется владимирской школой пейзажной живописи. Местные художники, «талантливые, маститые пытались научить, как правильно жить и творить. Но мы были молоды, и у нас было свое мнение».

Дынников упрямо шел наперекор указаниям, рекомендациям, всем творчеством отвечая на непрестанно мучивший вопрос «а что я сам могу?». «Играть свою игру в жизни — значит бескомпромиссно выражать себя, искать правду и не приспосабливаться ни к чему и ни к кому. Найти решение своему восторгу перед миром, найти ритмику, найти все то, что будет складываться так именно, как переживалось…» Сотни набросков, рисунков.

Дынников затронул множество цветопластических проблем, каждый раз решал новые задачи. Его формальные решения свежи и изобретательны, какой бы темы он ни касался. Многочисленные портреты, созданные художником, каждый раз удивляют необычным расположением фигур, неожиданными цветовыми обобщениями, свободой трактовок, сохраняя при этом живой нерв. Он работал только по памяти, чтобы собрать воедино случайности: «Мое кредо — сложить случайности в общее…»

Он не воспроизводил форму, а «выращивал» ее на листе, холсте: «Выращу красивую, пластичную, связанную, живописную, именно выращу… Рисунок для меня — это отображение духовной жизни, любая живописная работа — это мысль, выраженная в цвете. И мысль эта должна быть обязательно живой…» Что бы он ни писал, это скорее портреты его собственной души, которая не уставала трудиться, наполняя его работы каким-то вневременным смыслом, «выражая то, что беспокоит, то, что “накатило”». Дынниковский цвет — космический: «Колера начинают играть совершенно не свойственную им роль. Важно относиться к качеству цвета, как к программе».

Выработал Дынников и свой язык трактовки поверхности холста — широкий, свободный, раскованный. Но при кажущейся простоте решения работы наполнены сложнейшими цветовыми аранжировками.

Дынников с одинаковой страстью работал в пастели, гуаши, угле, часто варьируя один и тот же мотив в разных материалах, искал наибольшее соответствие своим мыслям, чувствам, пластическим ощущениям. «Совместимость нерасторжимого — самого автора, мира, воздействующего на автора, и материала», — записывает он в дневнике.

А меж тем, напряженная духовная жизнь и внешняя, как-то плохо сопрягались. Была материальная неустроенность, которую он замечал разве что когда не на чем было писать. И тогда он писал на обеих сторонах холста, картона, часто записывая свои ранние работы. Творчество и жизнь были для него синонимическими понятиями. Под «заботами» и «проблемами» он подразумевал проблемы пластики, формы, цвета, под «материальным» — материалы для работы.

Материальное же в обыденном смысле его интересовало мало. Зимой он ходил в валенках и калошах. И в любое время года носил в сумке яблоки, которыми одаривал учеников и знакомых. Он был нездешним. Так и говорил о себе: «Я нездешний, я уникальный географический, поскольку родился между Азией и Европой». Эти слова в полной мере можно отнести и к творчеству Дынникова, корни которого в европейском живописном, пластическом наследии XX века, отечественной классической школе, российской ментальности и Владимирской земле, которую он любил, видел и трактовал по-своему.

В 1989 году состоялась его первая полноценная персональная выставка во Владимире. «Первая персональная и первая ясная и жесткая разборка, нахлобучка с итогом: выставку, уже развешенную в зале Дома художника, — закрыть. Мотивы этого непонятны. Вердикт таков: “На выставке нет положительного героя, всего лишь бытовые моменты”».

Юбилейная персональная выставка В.П. Дынникова все-таки состоялась. Однако в назначенный час открытия никто не пришел, кроме трех друзей.

Несмотря ни на что, художник не прекращал упорной работы, груды холстов все накапливались, и казалось, что вскоре картины выселят его из мастерской. «…оставшееся время рентабельно и очень спокойно распределить между какими-то очень важными и очень нужными вопросами, жизненными. И прежде всего насыщенными той самой необходимой для меня жизненно пластической программой, без которой суть проживания самому мне не ясна. Хочется создавать, надеюсь, это будет написано на моем кресте».

* Здесь и далее приводятся цитаты из неопубликованных дневников В. Дынникова.

ДИ №2/2011