Каждый из нас держал в руке карандаш, рисовал профиль и домик с трубой и дымом. Самое демократичное из визуальных искусств заявляет о себе в формате биеннале — самом медийном на актуальной арт-сцене формате. Прежде всего, современна необходимость графики, ее возвращение в медиальный мейнстрим. Название «Бумеранг» говорит именно об этом, о неизбежности, а не просто о возможности такого возвращения.

Если исключить традиционные доблести ремесла художника, находящие в графике непосредственное выражение — пластическое мастерство, лаконичность, выразительность, — в чем ценность графики для современной культуры?

Современность склонна обнажать средства, с помощью которых она воспроизводит себя, собственные образы. Она утверждает себя в визуальности, самоповторе и почти всегда забывает смысл того, что повторяет, то есть себя. Это забывание создает дистанцию между искусством и его непосредственным восприятием, лишает искусство легитимности. Графика возвращает нам представление об искусстве как о практике, делании, ремесле, то есть то буквальное понимание искусства, которое устраняет необходимость в посредниках между произведением и зрителем. В таком возвращении одновременно присутствуют демократичность и фундаментальность. Графика и зритель — это самая непосредственная связь с искусством, подрывающая систему современного искусства с ее институтами кураторства, критики, архивирования и репрезентации и веером возможных интерпретаций произведения.

В ситуации, когда искусство теряет демократическую легитимность, а роль медиа усиливается, возвращение графики — как возвращение домой. Через графику искусство говорит о себе концентрированным и ясным языком. Сегодня графика — это мысль художника на поверхности медиа, минимальное вмешательство в эту поверхность.

Графика физиологична — для ее появления художнику достаточно карандаша и бумаги, и возможность становится неизбежностью. В графику современная культура вытесняет свою ностальгию по непосредственно понятной очевидности художественного дара, который в современном искусстве всегда под вопросом. Этот вопрос впечатан в восприятие зрителя со второй половины XIX века, когда пути искусства и зрителя начинают радикально расходиться. Графика перебрасывает мост между ними, поскольку ей прощается многое. Она кажется маргинальной и недостаточно сильной для того, чтобы быть воспринятой в качестве носителя программного эксперимента. Через нее говорит интимность, персональное пространство, по отношению к ней не существует презумпции законченности, в ней интересны, например, пробы и ошибки. Ей позволено быть чем угодно, как можно быть чем угодно в домашней обстановке. С ней зритель связывает сердцевину художественности или что там в голове у зрителя.

Графика предполагает особое отношение между изображением и фоном, специфическое понимание пространства. Традиционная живопись преимущественно всеми своими средствами — линейной и воздушной перспективой, светотенью, градациями тона — стремится скрыть и обесценить плоскость, чтобы создать иллюзию пространства и стать окном в мир. Графика же, напротив, манифестирует плоскость листа и его конфликт с пространством, она всячески лелеет свою условность и сопротивляется живописной иллюзии объема и телесности. В отличие от картины графика не позволяет забыть, что фон — ее главный инструмент. Фон оправдывает все ее недомолвки и противоречия.

Пространство в картине конкретно и осязаемо, в графике оно абстрактно и условно. (Символический порядок графики может отражаться в языке: по-немецки рисунок, Zeichnung, и знак, Zeichen — одного корня.) В разрыве между знаком и реальным образом обитает графика.

Сопротивление графики пространству чувствуется в ее отношениях с цветом, цвет у нее часто лежит равномерным пятном, подчеркивая плоскость, краска не лепит объем. Но белый фон открывает возможность воплощать становление, процесс и действие. Чуткость графики ко времени делает ее превосходным средством для развертывания серий, циклов, иллюстраций.

Разные по технике, назначению и отношению со зрителем практики объединяются в графике общим спором между плоскостью и пространством, медиальной поверхностью и знаком на ней.

Проект «Бумеранг» возвращает традицию как пространство, где находит себя современность, и старая графика впитывает новые смыслы. Внутри и вокруг центральной выставки собрано много разномасштабных высказываний. Среди них царапины на амальгаме зеркал в нарциссическом гипнозе русской религиозной философии и психоанализа (Штапаков «НЗ»), трение противоположностей в проекте «Тонкая линия» (Ольга и Сергей Каменные), где фигуративные изображения собираются в абстрактную композицию. «Волшебная психоделическая милиция» молодого питерского художника Григория Ющенко балансирует между саркастической сверхидентификацией с абсурдом власти и психоделической утопией в духе Пепперштейна. Современные художники работают с разными техниками, материалами, стратегиями. В проекте «Монохроматизм — анахронизм?!» куратора Олеси Кудрявцевой-Вельманс художники России и Франции раскрывают оттенки в сопоставлениях монументальности и миниатюрности, инновации и архаики, иррациональности и порядка.

Одним из актуальных прочтений графики стала выставка «Все золото мира» — сто с лишним плакатов, удостоенных золотых наград в 2000–2010 годы. Когда плакат устаревает как средство агитации, он превращается в свидетельство времени и переселяется в пространства архива, музея, истории искусства. Плакат в эволюции визуальности играет ключевую роль, в нем концентрируются язык и мысль дизайнерских исканий своего времени. Биеннальная выставка «Все золото мира» подводит визуальный итог 2000-х, формирует их собирательный плакатный образ.

Кураторский проект Кати Марголис об Иосифе Бродском — исследование поэзии и перекодирование того, что дорого.

В проекте «Таганское правосудие» Вики Ломаско современное искусство находит способ говорить о своих проблемах. Вика объединила жанры судебного рисунка и комикса — документальные зарисовки выстроены в историю, снабжены комментарием в пузырях-баблах с репликами участников. Язык документального комикса обнаружил необходимые медиальные валентности.

Социальный проект «Деревенеющие» сделан в мастерской художника Саши Галицкого при участии 120 израильтян в возрасте от 80 до 100 лет, которых он учит резьбе по дереву — иногда за несколько часов или дней до их смерти.

Между тем биеннальный статус предполагает представление графики как формы окончательной. И действительно, здесь обнажены внутренняя обусловленность, инструментальная осмысленность и дисциплина в жестах. Графика в подобном свете по отношению ко всей необозримой разнузданности визуального искусства, не ведающего барьеров в учреждаемом им спектакле, предстает чем-то вроде поэтически выстроенной речи в окружении разговорного потока. Репрезентация наделяет маргинальное ценностью.

Сопоставленная с поэзией графика отзывается высоким ностальгическим звуком — пусть даже звуком лопнувшей струны.

ДИ №2/2011