Виталий Пушницкий. Современного искусства нет. То, что мы сейчас делаем — не искусство. Искусство как таковое существует, но это можно сказать только о том, что апробировано временем. Мы не можем дистанцироваться от того, что происходит сегодня. Возможно, через пятьдесят лет все займет свои ниши, и люди осознают: это было искусством, потому что стало искусством. Но то, что мы можем наблюдать в данный момент, пока хаос.

ДИ. Вы думаете, что искусство — это некий исторический феномен, то, что всегда в прошлом?

Виталий Пушницкий. Изобразительное искусство мы воспринимаем как сакральный акт. А сакральное — то, что оседает в сакральных местах, например музеях. Большое искусство не живет среди людей.

ДИ. Получается, что искусство — это археологические останки процессов, не бывших в свое время искусством?

Виталий Пушницкий. Но неизвестно, что отомрет, а где появятся новые побеги. Вот это уже и будет искусством, то, что имеет продолжение. Но бывают и такие явления, как, например, Тимур Новиков. Он ушел, и с ним закончился неоакадемизм. Это был гениальный лозунг, с ним Тимур вошел в историю. Его ранние вещи неинтересны с точки зрения пластических находок. А вот когда он довел свои вещи до чистоты высказывания, это приобрело ценность.

ДИ. Искусство — это архив, что-то вроде кладбища, куда надо ходить в дни поминовения?

Виталий Пушницкий. Нет, искусство — тогда искусство, когда от него подпитываются. Это источник живой воды. Бывает, в музей запихнули картины, и там все заплесневело, скучно смотреть, но к одной, например к Тициану, подходишь и думаешь: как это?! как это сделано? Это и есть искусство!

ДИ. Но это ваш индивидуальный выбор!

Виталий Пушницкий. Безусловно.

ДИ. То есть, пытаясь дать определение искусству и своему занятию, вы настаиваете на собственном индивидуальном видении. Вы не стремитесь соотнести свои представления с неким общим, при этом подвергаете сомнению и само существование искусства!

Виталий Пушницкий. Моя точка зрения максимально демократична. я не могу утверждать, что занимаюсь искусством, пока то, что я делаю, не апробировано временем. Сейчас невозможно утверждать, что мое занятие есть искусство. Искусство в этом, возможно, существует, но…

ДИ. Вы формулируете нравственную позицию?

Виталий Пушницкий. Безусловно. Это позиция перед временем, в которую я ставлю всех.

ДИ. Но не открывает ли такой отказ от внятных суждений как раз дорогу безответственности: если я сам не сужу и сам суду не подлежу, все что угодно сгодится?

Виталий Пушницкий. я пытаюсь сформулировать, в сущности, то, о чем каждый день думаю. Что важнее для общества? Полагаю, чем сложнее общество, тем выше должны быть в нем критерии нравственности, иначе общество разрушится…

ДИ. Нравственность в искусстве и нравственность в обществе часто не совпадают.

Виталий Пушницкий. Это следствие того, что в какой-то момент нравственность превратили догму. В современном обществе мы пользуемся многим, во что не верим. я подозреваю, что и искусство сейчас — уродливое дитя своего больного времени, больного общества. Но другого средства выхода из кризиса — экономического, социального, кроме укрепления нравственности, нет.

ДИ. Утверждение нравственности — забота религии. Но за два тысячелетия существования церковь особых успехов не достигла, пути утверждения нравственности по-прежнему не очень ясны.

Виталий Пушницкий. У меня нет ответа на такие вопросы, художник не дает ответов, художник правильно ставит вопросы. Художник — это маргинал. Поэтому он и способен задавать вопросы, которые большинство считает не стоящими внимания. Или что их вообще не следует задавать.

ДИ. Недавно мы обсуждали с АЕС+Ф их проект «Пир Тримальхиона» в Новом музее. Они, похоже, о нравственности вовсе не хлопочут.

Виталий Пушницкий. АЕС+Ф прежде всего умные люди. Парадокс в том, что на нравственность вообще нельзя пальцем указывать.

ДИ. Вы художник хорошо известный. Стало быть, есть какие то особенности отношения, скажем, к делу, раз искусством мы это пока назвать не можем, которые делают вас интересным для публики. Это относится к нравственности.

Виталий Пушницкий. Важно понимать, что в любом деле приходится приносить жертвы тому, чем занимаешься. Это жертва во имя такой любви: то, чем ты занимаешься, больше чем ты, и ты должен следовать этому принципу. Это очень сложно сейчас, когда не осталось ни стилей, ни философии, ни эстетики, которая была раньше теорией, ни иронии. Об этом сказал еще Ортега-и-Гассет, что ирония как защита от критики себя изжила. Даже шутки над собой уже не помогают. Проблема в том, что сейчас работает один критерий: если ты успешен, значит, ты художник. А уже каким образом ты добился успеха, никто не задает вопросы. В результате происходит разрушение того, ради чего все начиналось.

ДИ. И вы вовлечены в эту деятельность, где нет правил и нет критериев, кроме успеха.

Виталий Пушницкий. Но я не говорю, что следует вернуться к простой ситуации жертвенности. Последний, кто сформулировал понятие искусства, был Гропиус. Он сказал, что искусство может существовать только в строго ограниченных рамках и осознанно, свободно в них передвигаться. Получается, что чем жестче рамки, выбранные самим художником, тем сложнее перемещаться, сложнее быть свободным. Но только так можно выйти на новый уровень свободы. Эти ограничения, как некая диета. И я пытаюсь на себя надеть такие оковы, чтобы все было довольно строго, чтобы не разрушаться изнутри. я пытаюсь себя довольно сильно ограничить, чтобы были возможны простые, ясные вещи. Мне кажется, я наконец научился не делать лишнего. Это такая тренировка воли. И это никак не может вписываться ни в какие теории. Бойс в свое время извратил теорию искусства ХХ века. Он сказал, что искусство — это все, чем мы занимаемся, все наши действия. Все называется искусством, и нет критериев. Мы играем по каким-то правилам потому, что других правил нет. Приходится действовать на ощупь, вслепую. Нельзя сесть и придумать правила. Настоящие вещи не растут по воле одного человека, а исходят из обстоятельств всего общества. Точно так же, как вы заметили, что я похож на коридоры своей мастерской. я пришел сюда, и коридоры сделали меня. И я организую свои коридоры. Это обоюдный процесс. Для меня сейчас важна тема блуждания в коридорах, из которых я не могу найти выход. Меня, например, беспокоит сложная ситуация в российской культуре и в изобразительном искусстве в частности. Что происходит с нами? Мы находимся в фарватере того, что делается в Европе. Посмотрите на лауреатов последних «Тернер прайз». Все то же, что уже делалось в семидесятые годы. А логика событий такова, что мы за ними поплетемся и через десять лет будем то же самое повторять.

ДИ. Но почему?

Виталий Пушницкий. Вот главный вопрос — почему? Визуальная культура базируется на истории общества, на языке, на экономике и на культурном переживании общества на данный момент. Но мы сейчас ничего своего не производим. Мы общество потребления западных ценностей, западных машин, западных технологий, одежды.

А пластическое искусство — это материальное искусство, и мы неизбежно воспроизводим чужое. Так будет до тех пор, пока мы не осознаем себя как передовую нацию и не станем уважать внутренний интеллектуальный продукт. Мы, например, на премию Кандинского в качестве кураторов приглашаем Сторра или Армстронга как гарантов того, что у нас все будет хорошо. Ну и естественно, что у нас будет все то же самое, только ниже уровнем.

ДИ. Вернемся к понятию успеха. Не является ли тогда занятие искусством развлечением, которое еще и немножко кормит, ласкает вниманием публики. Не мотивировано ли все это психоаналитическим интересом к себе. Имеет ли это какое-либо отношение к большой цели, задаче…

Виталий Пушницкий. Желание успеха ничего не говорит о том, хорошие вещи сделаны художником или плохие. И желание успеха — тоже позиция серьезная, честная. Значит, человек обладает определенной силой, чтобы этого признания добиваться.

ДИ №3/2011