Человек в противогазе, угрожая револьвером, грабит мирного гражданина. Слепой человек на краю пропасти, палочка и нога уже зависли над бездной, под локоток его ведет странный господин в противогазе — то ли удерживает, то ли, напротив, подталкивает. Скорее последнее. Еще один неизвестный в противогазе склоняется над слепым калекой, намереваясь что-то положить в руку, протянутую для подаяния. Каннибал, прячущийся под маской-противогазом, пытается уничтожить останки ребенка. Мальчик душит девочку. Грозного вида медсестра в маске, принуждающая маленького пациента принять то ли микстуру, то ли яд. Бессмертный брейгелевский сюжет — вереница слепых, ведомая слепцом. Шахидки, готовые предстать перед Аллахом. Толстые мыши и тощие собаки. Скелет на мотоцикле, подобный четвертому всаднику Апокалипсиса. Смерть, увлекающая в танце девушку. Босховские монстры — гибрид ехидны и орлана. Подобные ожившим мертвецам покалеченные скульптуры людей в противогазах. Совершенные люди, святые воины — меланхоличные андрогины ведут свою вечную борьбу со злом. Дом с надписью «Россия», объятый языками пламени. Человек, избивающий… Впрочем, достаточно перечислений. В общем и целом картина ясна — «как страшно жить». Нет, это не пунктир сценария для триллера с элементами мистики, или фэнтези, замешанного на реальности. Это сюжеты скульптурных композиций из последнего проекта Гриши Брускина «Время Ч», показанного в сентябре нынешнего года в Мультимедиа-арт-музее в Москве. По словам самого художника, «Время Ч» — «художественное исследование образа врага во всех его ипостасях: враждебное государство, классовый враг, враг подсознания в юнговском смысле — “анима”, “другой” как враг, “неизвестное” как враг, Время, Кронос, Смерть в качестве врага, Враг рода человеческого и т.д. Задача — проанализировать, как создается и мифологизируется образ врага».

Что ж, наверное, трудно найти человека, у которого за всю его жизнь не было ни одного хотя бы потенциального врага (опустим здесь знаменитое Марка Подвижника «Нет большего врага человеку, чем он сам» (хотя художник не обходит вниманием и эту тему — например, опосредованно в сюжете «Борьба» (Иакова с ангелом)). В противном случае у него проблема с идентичностью, определением своей сущности. Ведь индивид ищет свое «я» и, через конфронтацию «я и они», как правило, находит его в какой-нибудь группе, приходя к общности «мы». А социальный порядок, определяющий взаимоотношения людей в нашем мире, вне зависимости от разнообразных культурных обычаев и традиций, испокон веков задавался универсальной психологической альтернативой «мы — они». Стремление человечества разделять мир на «своих» и «чужих» неистребимо. Это одна из базовых особенностей его природы. Однако с идентичностью не так все просто. Как констатируют психологи, идентичность бывает позитивной и гиперидентичностью. В первом случае человек, отдавая предпочтение своей группе, толерантен к другим. Именно «другим», а не «чужим». Здесь вопрос врага снимается, поскольку в основе ориентация на мирное взаимодействие в многополярном мире, без авторитаризма. Во втором случае «другие» — это уже «чужие», а отсюда враждебные установки по отношению к ним и стремление к доминированию. Конечно, демократия, к которой мы все сегодня так стремимся, подразумевает позитивную идентичность. Но на деле рассматриваем как угрозу сообщества, которые не разделяют эти наши установки. И вообще, похоже, Фрейд был прав, когда утверждал: «Всегда можно связать любовью большое количество людей, если только останутся и такие, на которых можно направлять агрессию...» То есть именно наличие «врага» — цементирующий фактор в том или ином сообществе. А если реального врага нет, то его надо придумать, нарисовать и ввести чрезвычайное положение. Создание образа врага — инструмент политики. Однако, как замечает Жижек, «деление друг/враг никогда не бывает простой констатацией фактического различия: враг по определению всегда — по крайней мере, до определенного момента — невидим, он выглядит как один из нас, сразу его не узнать; вот почему важной проблемой и задачей политической борьбы является предоставление/конструирование образа врага1. Но пока образ не сконструирован, человек как бы слеп. Впрочем, таковым он остается и когда «враг» предъявлен, поскольку схематизированный враг — это миф, сливающийся с бытием и искажающий реальность. Отсюда эти слепцы в проекте Брускина, отсюда и их друзья/недруги в противогазах — амбивалентные образы инкогнито. В конечном счете «все несчастья возлагаются на некий фантом, название которому находят либо среди исторических образований, открывшихся некогда теоретическому познанию — во всем виноват капитализм, марксизм, христианство и т.д., — либо среди неспособных оказать сопротивление представителей отдельных групп, которые становятся козлами отпущения — во всем виноваты евреи, немцы и т.д.»2. В результате вместо толерантности — ксенофобия. И как знать, кого узреют слепцы, после того как будут сорваны маски-противогазы? Представителей Запада (или Востока), евреев, геев, фундаменталистов, мигрантов, современное искусство, да мало ли кого или что. Спектр современных фобий широк и в кризисные времена (а мы живем в ожидании нового витка кризиса) имеет тенденцию к расширению. Вот на поверку и получается, для мира, постоянно сотрясаемого всякого рода конфликтами — межнациональными, межконфессиональными, территориальными, идеологическими — и преследуемого всевозможными фобиями, чрезвычайное положение, похоже, оказывается нормальным состоянием, в то время как позитивная идентичность — лишь редкое исключение.

Собственно, об этом всем и размышляет художник в своем проекте. Однако его размышления носят не абстрактный характер, они из области лично пережитого. Человеком, пропустившим через себя все страхи и, главное, не раз оказывавшимся в шкуре «врага» — и как художник, и по национальной принадлежности. Его детство пришлось на время тотальной подозрительности, именовавшейся бдительностью, когда в нашей стране, казалось, незыблемо царил партийно-государственный абсолютизм с имманентно присущей ему крайней формой феномена классового врага, когда каждый человек в отдельности является потенциальным врагом. Юность и молодость художника — это время, когда пропаганда с неменьшим рвением формировала выгодную государству информационную реальность. Впрочем, идеологическая пропаганда всегда этим занимается. Но, может, не всегда так грубо и прямолинейно. Однако, как известно, впечатления детства наиболее яркие. Через их призму мы на многое смотрим в нашей последующей жизни. Не случайно решение многих композиций отсылает к стилистике советских плакатов по гражданской обороне. По сути, это еще одна глава из «фундаментального лексикона» гражданина СССР, с той разницей, что проект «Время Ч» пластически гораздо более вариативен. Какие-то его элементы выполнены по типу штампованной жестяной игрушки, предельно схематично. Какие-то реалистично, на грани натурализма, как, например, мыши, символ времени и хранители памяти. А, допустим, фигуры меланхолических воинов в духе маньеристских скульптур XVI–XVII веков. Разрушенные художником скульптуры людей в противогазах решены в экспрессионистическом ключе, группа «Девушка и смерть» — с элементами импрессионизма. Террористки: одни, подчеркнуто женственные, с фрагментами орнамента, другие — с бесполыми металлическими конструктами. Ряд образов отсылает к Брейгелю, отдельные фигуры к Босху. И в каждом случае выбор стилистики той или иной скульптурной единицы несет дополнительную информацию, умножая смыслы и одновременно работая на общий концепт — живучесть образа врага вне зависимости от времени и места, его тотальная востребованность. И невозможность победить его в себе. Все сорок скульптурных композиций, отлитых в бронзе и выкрашенных белой эмалью, вполне самостоятельны, выстраиваясь в мизансцены, вступают друг с другом во взаимодействие и образуют нечто вроде комикса. Ассоциация усиливается еще и тем, что весь этот белоснежный спектакль разыгрывается на черном глухом фоне, уплощающем пространство до плоскости и порождающем впечатление графичности. Акцентируя общий нарративный характер, «за кадром» монотонно звучит голос художника, вслух зачитывающего словарь-комментарий. Детские воспоминания, цитаты из произведений поэтов, писателей, трудов философов, исторические справки, описания и интерпретации скульптур, рефлексия — все это накладывается друг на друга, образуя своеобразный текстовой палимпсест. И одновременно живой голос автора вносит интимную ноту в проект, на визуальном уровне, по сути, воспринимающийся как метафорический и, следовательно, абстрактный, отсылающий к общечеловеческому нарративу о враге. Эта авторская интонация, этот голос, принадлежащий «я», парадоксальным образом заставляет чувствовать «мы». «Время Ч» — это время, проживаемое художником Гришей Брускиным. И время, проживаемое каждым из нас. Ибо нет не чрезвычайных времен.

1 Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального. М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002. С. 44.

2 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 148–149.

ДИ №5/2012