×
Поэтика суржика, или Котлета по-киевски
Константин Акинша

В современной художественной жизни на Украине, в Киеве, Олег Тистол и Константин Реунов занимают обособленное место. Сознательно обрекая себя на «запредельность», положение «и здесь и не здесь», они распространяют отличия за пределы творчества, пестуя свою независимую поведенческую модель. Прежде чем перейти к анализу их творческой программы, звучно нареченной «волевой гранью национального постэклектизма», хотелось бы прояснить их отношения с тем, что все чаще именуют «украинской волной», ибо, отрицая родство с киевской школой постмодернизма, «национальные постэклектисты» связаны с нею не слишком заметными, но неразрывными узами. 

Константин Peунов. Катастрофа. 1989. Холст, масло

Феномен «украинской волны» ждет серьезного осмысления, но уже сейчас заметны некоторые черты, характеризующие неожиданный для столичных критиков живописный ренессанс, разразившийся на юго-западе. Украина, фактически не знавшая серьезного нонконформистского движения, миновавшая концептуализм (в общем-то, изначально чуждый ее чувственной натуре), вдруг породила целую волну постмодернистской живописи, причем не вопреки, а благодаря обстоятельствам. Строгость крайне консервативной школы неожиданно сослужила молодым художникам добрую службу: даже традиционное для украинской живописи 1960–1970-х годов маниакальное пристрастие к эрзацу «картины большого стиля» они сумели обратить в свое преимущество, адаптировав «картинное мышление» «отцов» и наполнив его новым содержанием. Мэтры местного соцреализма должны ликовать, ибо в конце концов произведения нового поколения можно охарактеризовать как «искусство с качеством». Что касается Тистола и Реунова, то при их определенной формальной близости к «украинской волне» все же существует принципиальное идеологическое различие. Многие молодые киевские коллеги относятся к «постэклектистам» с настороженностью, подозревая их в неискренности. Со стороны их программа выглядит не более чем отмычкой, удачно подобранной к «московскому замку», к тому же настораживает своеобразная житейская ситуация, вольно или невольно сформированная Реуновым и Тистолом. Бурление «постэклектизма» они противопоставили метафизическому спокойствию несомненных лидеров и основателей «украинской волны»

А. Савадова и Г. Сенченко. Мало того, невольно пародируя ситуацию, сложившуюся среди киевской молодежи, естественно подпавшей под мощное влияние творчества и личности Савадова, Реунов и Тистол начали рекрутировать своих сторонников. И можно сказать, что первая мобилизация в ряды «волевой грани» уже завершилась. Обвинение в эдиповом комплексе по отношению к «отцам» — основателям «украинской школы» я отрицать не берусь, хотя и замечу, что эдипов комплекс может быть двигателем прогресса.

Что же касается первого обвинения, то осмелюсь утверждать, что оно неверно. Элемент «программного цинизма», вне всякого сомнения, присутствует в теоретических построениях Реунова и Тистола, но они этого никогда и не скрывали. «Трансцендентальному космополитизму» постмодернистов «национальные постэклектисты» противопоставили не только актуализированный гротеск, но и свою «украинскость», заявив о ней как о краеугольном камне собственной программы. Тут-то и началась «волевая грань». Сущность «волевой грани национального постэклектизма» сводилась на практике к использованию набивших оскомину национальных (или же региональных) символов-стереотипов в гротескном контексте. Художники объясняли подобное использование как единственный способ бегства от эстетизации реальности, ибо они еще и поэтизируют используемые знаки, а не только оперируют ими. И все же их творчество типологически близко соц-арту. Справедливости ради к этому следует добавить, что «нац-арт» оказался не столь прямолинейным, как его соцпрародитель, да и чисто живописные качества во многом смягчили его литературность. И тут придется вернуться к декларативному «украинизму» Тистола и Реунова. Боюсь, что для художников, с сожалением замечающих сегодня, что существует «украинская волна», но еще не состоялась «украиньска хвыля», дионисийская пляска Тистола и Реунова может показаться куда более опасной ересью, чем «безродный космополитизм» постмодерна, ибо и постэклектисты, исполняя жигу на «могилах отцов», мешают дальнейшему процветанию национального салона, столь милого сердцу представителей нарождающей
ся «хвыли». В конечном счете Реунов и Тистол используют не столько штампы национальной культуры, сколько своеобразную субкультуру, характерную для востока Украины, которую можно определить как культуру суржика. Этим словом называют смесь украинского и русского языков, на которой говорит киевское население, в большинстве своем об этом и не подозревая. Но суржик — не только язык. Это и фальсифицированная история, переполненная штампами, и буйное цветение национального китча. Это и свечка каштана, и девушка в венке, и тысячи метров холста, изведенных киевскими живописцами на изображение «Кыивських схылив» (склонов), и пейзажи «Мальовничной Украины». Несмотря на все свои различия, оба художника едины в том, что поэтику суржика они воплотили (может быть, не задумываясь об этом) в изобразительном языке, по структуре своей удивительно напоминающем суржик лингвистический, ибо как первый, так и второй состоят из смеси русских и украинских элементов.

Материал этот безграничен, творчески пока не осмыслен. И комическая его красота — гарантия искренности намерений Реунова и Тистола. 

ДИ №3/2014

13 июня 2014
Поделиться: