Британский художник Мэт Коллишоу использует цифровые медиа, чтобы наполнить свои работы (сюжеты которых часто отсылают к старым мастерам) театральными и иллюзорными эффектами. Результат бывает весьма впечатляющим, а бывает прямо-таки раздражающим. Хулителей и любителей такого искусства предостаточно, но место в вечности у Коллишоу зарезервировано. Его работы находятся в собраниях Центра Жоржа Помпиду, Париж; Музея современного искусства, Сан-Диего; Галереи Тейт, Лондон. В преддверии выставки в московской галерее Гари Татинцяна художник рассказал Александре Рудык о способах управления зрительским восприятием и местонахождении музы.

Александра Рудык. Мэт, не секрет, что вы из тех самых Young British Artists, кем чувствуете себя сейчас: юнцом или классиком?
Мэт Коллишоу. Ну, я уже не мальчик, совершенно точно! Думаю, ни один из коллег по группе не любил этот «ярлык», с самого начала он был обречен устареть. Что касается второй части вопроса, технологии изображения развиваются все стремительнее. Если вы такой же художник, как я, то есть используете для работы технические достижения, нет никакого преимущества в том, чтобы утвердиться в роли классика. Крайне важно продолжать двигаться и находить новые способы работать.

АР: Искусство – дорогостоящий товар, и, кажется, многие представители индустрии забыли, как и зачем стали художниками. Вы помните?
МК: В детстве я маниакально рисовал солдат, потом футболистов, затем рок-группы. Наконец понял, что никогда не смогу стать хорошим военным, футболистом или гитаристом, но могу неплохо всех их нарисовать. И создал мир, в который можно перенестись, это стало моим способом побега от реальности.

АР: Ваша тридцатилетняя карьера – история взлета, сегодня вы художник с большими выставками и многозначными ценниками на работы. Можно ли измерить успех деньгами?
МК: Думаю, благополучному художнику необходимо обладать навыками саморекламы и деловой хваткой. Так повелось испокон веков. Но нечасто в одном человеке художественный дар сочетается с коммерческим. Если у вас нет таких сверхспособностей, вы все равно можете добиться успеха, заручившись правильной поддержкой. Если вам не повезло, и у вас ее нет, жизнь может быть очень сложной… Но это работает и наоборот, слишком большой успех порой лишает трезвости ума; иногда неплохо оставаться голодным.

АР: Вы участвовали в культовой выставке Freeze 1988 года, сформировавшей вектор западноевропейского искусства 1980-х. Если бы такая выставка произошла сейчас, что провозгласили бы вы новым искусством 2010-х?
МК: Лондон уже не тот, что в 1988 году, так что нельзя сравнивать воздействие, которое могла бы оказать подобная выставка сегодня, с тем, что происходило тогда. Выставку Freeze стали считать скандально знаменитой задним числом. Множество людей ее видело, но легендарный статус она получила уже после закрытия. У нас было чувство, что все возможно и терять нечего. Это сейчас художников и галерей столько, что не протолкнешься. А тогда искусство в Лондоне считалось занятием нишевым, представляете, в некоторых галереях на полах лежали ковры. И поскольку множество молодых художников застряли на любительском уровне, мы решили быть относительно профессиональными. Ответной реакцией стало то, что некоторые художники помоложе предпочли делать вид, что они любители. Такова жизнь.

АР: Ваше искусство одновременно прекрасное и отвратительное, что наглядно видно, например, в серии Infectious Flowers. Шок – художественная стратегия? На какую реакцию зрителя рассчитываете?
МК: Кубизм считали шокирующим, потому что он отошел от традиционной перспективы. Если люди привыкли к определенному углу зрения, альтернативный легко выводит из равновесия. Мои работы из цикла Infectious Flowers родились из идей, которые я почерпнул из книг Жориса-Карла Гюисманса и Жана Жене, эти писатели предлагали альтернативную точку зрения на мораль. У Жене униженное становится возвышенным. Долгие годы искусство выполняло эту функцию: выйти за пределы принятых точек зрения, вставить свои пять копеек. Я всегда пытался делать работы максимально доступными. Зритель может и не рад тому, что я предлагаю, но зато ему не нужно читать неудобоваримый текст, чтобы понять, что он об этом думает.

АР: Вы часто отсылаете к историческим стилям, сюжетам или даже конкретным произведениям старых мастеров. Почему они вас интересуют и как отбираете материал для культурных ссылок?
МК: Мои работы основаны на изображениях, так что по-моему вполне разумно «рисовать» по истории искусства и в особенности брать сюжеты старых мастеров, которые создавали захватывающие картинки, к тому же не лишенные смысла. Меня интересует способ, при помощи которого использование определенного стиля может заставить зрителя смотреть особенным образом. Барочная картина, изображающая человека, поедающего колбасу, будет сильно отличаться от готического изображения схожего сюжета. Эти стили по-разному доносят информацию, это часть манипулятивного процесса разглядывания мира. Например, в серии Last Meal on Death Row («Последний ужин Смертельный приговор») я использовал мотивы с натюрмортов ванитас XVII века, чтобы изобразить, скажем, чизбургер. Это нужно для того, чтобы придать торжественную значимость очень приземленному сюжету. Вы смотрите на это совсем иначе, чем на картинку чизбургера за стойкой в лавке с кебабами.

АР: Еще ужасно интересно, окружаете ли вы себя в мастерской чучелами животных, работами старых мастеров или гниющими фруктами? Откуда вылетает ваша муза? Вы гонитесь за вдохновением или оно за вами?
МК: Как и большинство художников, я получаю вдохновение отовсюду, где нахожу его. Это может быть книга, текст из интернета или разговор в автобусе. У меня часто возникает предчувствие, что какая-то область может меня заинтересовать, и я принюхиваюсь до тех пор, пока не найду что-нибудь. Бывает и так, что я намерено ищу сюжет и способ его изобразить. На этот случай я веду подробный список всего, что меня заинтересовало и время от времени обращаюсь к нему.

АР: У вас много произведений на тему короткого момента между жизнью и смертью, а также о самой смерти. Почему вам это интересно?
МК: Смерть – популярный живописный сюжет, ну, по крайней мере, до XX века. По какой-то причине в западном искусстве распятие на кресте встречается гораздо чаще, чем Воскресение. Хотя, согласитесь, второе событие куда более невероятное. Пусть последние сто лет в истории искусства художники чаще апеллировали к разуму, нежели к чувствам, тем не менее люди до сих пор имеют дело с горем и смертью. И они не должны переживать это исключительно с помощью новостных каналов, голливудских фильмов или в интернете.

АР: Я знаю, что у вас было религиозное воспитание, а какие у вас отношения с религией сейчас?
МК: Я все еще молюсь о воскрешении «Ноттингем Форест»*.

АР: Вы используете сложную анимацию, компьютерную графику, 3D-печать, думаете, за ними будущее?
МК: Я совсем не эксперт, чтобы делать прогнозы. Я использую технологии, потому что это современная валюта. Знаете, есть такая присказка: нельзя позволять человеку, построившему ваш дом, решать, что будет висеть на стенах. Содержание не должно создаваться людьми, которые придумали аппараты, инструменты, машины. Художники на протяжении всей истории использовали оптические технологии и достижения в области пигментации. Вполне естественно пытаться использовать эволюцию медиа. Это же тоже вызов, заставить человека смотреть на ЖК-экран более трех секунд, когда там практически ничего не происходит. Новые технологии захватывают меня столь же сильно, как тайна невидимых электронов, или как образ ангела захватывал Джотто.

АР: Понимаю вас. Напоследок не могу не спросить, что вы знаете о Москве и русском искусстве?
МК: Довольно много, но, к сожалению, мои знания охватывают в основном период с начала XX века, здорово было бы их улучшить. Еще меня всегда интересовала литература XIX века, обычные имена, вроде Гоголя и Достоевского. Потом, Солженицын. Делает ли это меня варваром? (Смеется.) Что касается Москвы, в последний свой приезд я провел несколько часов в Третьяковской галерее – довольно ошеломляюще. И, конечно же, я люблю Пушкинский музей.

* «Ноттингем Форест» (Nottingham Forest Football Club) – один из 10 самых успешных клубов в истории английского футбола, золотые годы которого длились почти сто лет с 1898 года (впервые выиграли «Кубок Англии») до 1995 года, когда за рекордные по тем временам 8,4 миллиона фунтов стерлингов был продан нападающий Стэн Коллимор.

ДИ №1-2018