23 книги Владимира Кричевского
Образовательный центр ММОМА
Ермолаевский, 17
до 11 апреля

Светлана Гусарова: Владимир, ваша выставка в ММОМА — двадцать три книги, изданные в вашем авторском графическом оформлении, а также объекты — обложки других изданий, образцы полиграфической продукции разных лет — ровным слоем разложены в витринах. Как смотреть экспозицию, на что обратить внимание?
Владимир Кричевский: Это очень ровное повествование. В экспозиции нет деления на хуже/лучше. Думаю, самое важное — увидеть за экспонатами источник вдохновения. Посетитель, рассматривая 23 книги Владимира Кричевского, может и не придать значение этому источнику. А он там присутствует, не высосан из пальца. Реальный предмет для меня имеет исключительное значение. Чтобы родилась новая книга, я должен чему-то удивиться, порадоваться.

Гусарова: Некоторые книги на выставке посвящены книжному искусству авангарда — его открытиям и героям. С чего начался этот интерес?
Кричевский: В одной из витрин представлена маленькая незаметная книжечка «Комбинированная киносъемка» 1920 года, первый экспонат моей коллекции. Когда в начале восьмидесятых увидел ее в букинистическом магазине, понял — вот оно, чудо. Эта книга была интересна, забавна, но в ряду других изданий не исключительна. С помощью моего зрения она стала поводом для последующей коллекции. Я часто думаю: это свойство моего вкуса, или действительно с тех пор ничего равного по разнообразию, удивительности и странности не было создано? В первой половине прошлого века по самым общим прикидкам около 500 человек творили в нашей стране культуру книги.

Гусарова: Большую коллекцию изданий собрали?
Кричевский: Коллекция маленькая, но удаленькая. Удаленькой она стала в тот момент, когда скукожилась, лишившись всякого балласта. В стилистическом плане собрал все, что хотел. Можно сказать, что я коллекционер обложек.

Гусарова: Почему именно их?
Кричевский: Для меня важно первое зрительное впечатление. А все самое лучшее в прикладной графике 20–30-х годов было реализовано в наружности книги. Обложка— как маленький плакатик, только разнообразнее и острее, а нутро зачастую сильно скромнее. Это особенность русской книжной культуры.

Гусарова: Бытует мнение, что «правильный» дизайн должен быть незаметным.
Кричевский: Совершенно неверная позиция. Так скучно, когда нет своего лица и изобретательности, а есть опора на хрестоматийные каноны.

Гусарова: А идеальная обложка?
Кричевский: Свежая, оригинальная, трогательная, смешная и еще много хороших русских эпитетов. Этакое облако из них, в которое я бы даже включил слово «прекрасная», но конечно не первым, а где-то на периферии. Его обычно неверно трактуют и неверно наделяют объекты этим непонятным свойством. Вероятность попадания «прекрасной» вещи в мою коллекцию ниже вероятности попадания в нее вещи странной, чудной, эксцентричной — еще одно хорошее слово, которое в 20-е годы процветало. Собственно, я собираю коллекцию, чтобы доказать позитивность странных вещей. И в книгах пытаюсь навязать мысль, что есть что-то важнее красоты. Эксцентричное было угнетено в русской культуре и продолжает угнетаться, несмотря на разгул самовыражения.

Гусарова: Где и как пополняете коллекцию?
Кричевский: В последнее время практически не пополняю. Я чувствую, что она дошла до логического конца. И источники ее, к слову сказать, тоже дошли до конца — сильно поиссякли. Я имею в виду букинистические магазины, потому что интернет-покупки не признаю. Книгу нужно трогать, чувствовать ее дефекты и зазубринки, а не рассматривать на экране. Для меня это очень важно. Вторая причина, по которой коллекция перестала расти, — безумные цены. Я так много писал о достоинствах книжного дизайна 20–30-х, что этот пласт изданий сильно вздорожал. Сам виноват, но, с другой стороны, не зря работал.

Гусарова: Уникальность книги для вас в чем?
Кричевский: Я недавно обратил внимание, что большинство книг в коллекции содержат дарственные надписи. Это помогло им чудом сохраниться. Был ведь период, когда старые книги кубометрами выкидывали на помойку и сдавали в макулатуру, чтобы освободить место под дурацкий томик в ледериновом переплете. Позднее не без моей подсказки хорошие книги стали возвращаться в букинистические магазины — и оказалось, что они были спасены именно благодаря дарственным надписям. Масса автографов авторов. Интересно провести исследование этой темы, но лень. Слово «лень» последние годы мне сильно полюбилось.

Гусарова: Одна из ваших книг называется «Графические прелести и курьезы». О каких прелестях и курьезах идет речь?
Кричевский: Речь идет о тех остатках, которые пребывают в моей коллекции и описание которых некуда было вставить, вот и пришлось посвятить им отдельную книгу. Когда дело дошло до названия, других слов, чтобы как-то обозвать это копание в пестрых и любимых вещах, не смог подобрать— курьезность и прелесть. Я тогда слово «прелесть» первый раз употребил в тексте, тем более в заголовке. Приходится признать, что мой искусствоведческий лексикон немного отличается от общепринятого. Мне интересен предмет исследования, вот и получается такое форсирование позитива. Я стараюсь писать как человек увлеченный, а не какой-то гигант мысли. Прелестное — оно почти объективно прелестно. А курьезное — то, что ложится на душу. В этой книге все такое странное — еще одно хорошее слово, которым я злоупотребляю. Странное, милое. Еще люблю слова чуднóе и чýдное, которые точно описывают круг моих интересов. Да здравствует чудное, неведомое, необычное…

Гусарова: Осталось еще что-то в дизайне, про что вы сегодня готовы восклицать «чýдно» или «чуднó»?
Кричевский: Благословенные 20–30-е годы, которыми я так увлечен, не повторились, хотя был повод, была почва — политическая смена курса, оттепель-один и оттепель-два. Но в новый прорыв это не вылилось. Поэтому ничто больше не вызывает во мне восторженного удивления. Хотя оттепель-один — время безусловно любопытное, я даже посвятил книгу графическому дизайну 60-х («Графические знаки Оттепели», 2018). Мне захотелось показать, что происходило тогда в типографике, и я был щедр в книге на репродукции — и по количеству, и по формату, и по включенности зрительного ряда в авторский текст.

Гусарова: А 90-е, которые сейчас в тренде, были чем-то интересны?
Кричевский: Да ничем. В 90-е сильно улучшилось качество отечественного дизайна, но не его оригинальность. Эти годы полны заимствований и попыток копировать Запад. Явление вполне объяснимое, но скучное. Когда ты видишь подражание, то и говорить можно только о подражании. Беда в том, что каждый раз я остро чувствовал заимствование и предельно конкретно знал, откуда уши растут.

Гусарова: Однако, когда взялись делать журнал «ДА!»¹ , современность вас еще интересовала?
Кричевский: Мы позвали в журнал всех писать обо всем, что как-то связано с графическим дизайном. Нам не без оснований казалось, что искусствоведы не замечают типографику. Изредка появлялись статьи в вашем предшественнике «Декоративном искусстве» — вот, пожалуй, и все. Да и сам графический дизайн тулился на обочине общего потока искусства. Всегда хромал, продолжает хромать и сейчас. Мы подумали, если сделать журнал-клуб, журнал-трибуну, может, что и изменится в профессии. Не изменилось. Хотя я всегда уважал, что делал, например, Владимир Чайка. Он был один из по-настоящему самобытных авторов. Без всяких оговорок вспоминаю и Андрея Логвина. Число хороших дизайнеров тогда измерялось отнюдь не сотнями, как в начале ХХ века, и даже не десятками, а пятеркой. А нынче, думаю, и того меньше. Сейчас бы за такой журнал я не взялся— последние лет двадцать сильно устал и разочаровался в современности.

Гусарова: В журнале «ДА!» (как и в своих книгах) вы были еще и дизайнером. Трудно совмещать роль критика и практика?
Кричевский: Нет. Для меня это более чем естественно, легко и непроблемно. Хотя, может быть, моя любовь к бесконечному переделыванию как-то с этим и связана. Как дизайнер я продолжал работать над книгой до последнего момента. Через час сдавать в издательство, а я что-то еще улучшаю.

Гусарова: Знаки дорожного движения, которые разрабатывали в конце 1970-х, тоже переделывали до последнего?
Кричевский: Да. Это была моя первая работа после поступления на службу в Московский полиграфический институт. Система дорожных знаков в Европе и во всем мире одинаковая, отличается их графическая реализация. По-хорошему, моей задачей стало редактирование изображений — стрелок, человечков и т.д. В меру тогдашних способностей я это и сделал. Сейчас бы, конечно, многое изменил. Этими знаками до сих пользуются — «Осторожно, дети!», стоящие и идущие пешеходы и другие. В 70-е делал их на бумаге рейсфедером и кисточкой. Стоит подумать, насколько проще было бы с компьютером, как берет досада, почему никто с тех пор их не совершенствовал. Хотя, может, что-то и изменилось, просто я мало обращаю на это внимание.

Гусарова: А на указатели и схемы в московском метро внимание обратили и написали очень подробную статью— как не надо делать.
Кричевский: Да, ее можно прочитать в интернет-журнале «Шрифт»². Ездил-ездил в метро, смотрел на все эти новые схемы, несколько раз, следуя им, уехал не туда, не выдержал и написал. Готов повторить: указатели никуда не годны. Шрифт, композиция текста, графические элементы настолько слабопрофессиональны, что даже человека несведущего ставят в тупик. Да и с уличной навигацией у нас плоховато, мягко говоря. Ну вот, опять ругаю современность.

Гусарова: Этот номер ДИ посвящен забытым именам. Кого бы вы хотели вспомнить?
Кричевский: Два имени всплывают сразу. Борис Борисович Титов³ — самый продуктивный по количеству и своеобразный по стилю. Он интересный шрифтовик, знаток строгого конструктивистского рисования. Я несколько раз писал о нем в разных изданиях (первая публикация появилась в пилотном номере «ДА!». — ДИ). Хотел было написать о нем книгу, но так и не взялся — не удается найти его родственников. Трудно собрать материалы для биографии. Титов интересен своеобразным стилем. Его обложки я могу узнать с любого расстояния, не беря книгу в руки. И интересен массированностью, совершенно неимоверной — количество ведь тоже интересная черта творчества. Он работал для разных московских издательств. Даже для одного украинского — редкий, кстати, пример. Его стилистику трудно обозначить одним словом. Это Г. Брылов. Для себя я называю «стиль Титова».

Второй — Вячеслав Александровский⁴. Он интересен оригинальностью и необузданностью. Об Александровском ни слова не было сказано в пору его жизни. Вы нигде не найдете упоминаний его имени. Погиб на фронте. Это очень характерная деталь, которая объясняет безвестность многих книжников того времени,— если в послевоенное время кто-то оказался забыт, то причина скорее всего в том, что погиб на фронте или был репрессирован (хотя художников по сравнению с литераторами все-таки реже репрессировали). Но не подумайте, что я титовед или александровсковед. Я ведаю тем, что ярко, остро, ново, свежо, характерно и т.д.

Гусарова: Сейчас в дизайне, как и во всем остальном, сложно придумать такое яркое, острое и новое, чтобы было в высшей степени самостоятельным и оригинальным. В чем причина?
Кричевский: Причина в избыточности, и я об этом тоже писал. Целую главу в книге «Идеальный дизайн» (2012) посвятил тому, что дизайн перестает прогрессировать, поскольку его становится слишком много. В количестве всегда есть угроза качеству. Не знаешь, что любить и что выбрать. Начинаешь понимать, что все уже было,— эта фраза, наверное, самая часто повторяемая в моих книгах. Причем она появляется применительно отнюдь не к новейшему времени. И до нас уже все было. Не сотрите эти слова! Большое количество порождает большое количество того же самого. Поэтому новое надо производить дозированно. 

¹  Журнал «ДА!» был посвящен вопросам типографики. С 1994 по 1996 год вышло 5 номеров. Шестой номер был собран, но не напечатан.

 ²  https://typejournal.ru/articles/ moscow-metro.

³ Борис Борисович Титов (1897–1951) — советский график, иллюстратор, дизайнер книги. До 1932 года состоял членом ОХР. Абсолютный рекордсмен СССР по числу оформленных книг. Работал для Госиздата, «Молодой гвардии», «Пролетария» и многих других издательств.

⁴ Найти в интернете упоминания Вячеслава Александровского нам не удалось.