Кира Сапгир: Олег, вы родились с Рембрандтом в один день — 15 июля. В 1971 году создали «Автопортрет с Рембрандтом». Такое календарное совпадение радует?

Олег Целков: Трудно сказать. Когда я впервые заглянул в отрывной календарь — такой, знаете, маленький, толстенький, в нем всегда перечислялись даты рождения разных великих людей и печатались их маленькие, величиной с марку, портреты. Так вот, увидев, что я рожден в один день с Рембрандтом, обрадовался! Я ведь очень его люблю. Разумеется, и в голову не приходит ставить себя на одну доску с великим голландцем — попросту считаю, что все мы, художники, в конце концов братья, делаем одно дело. Здесь есть намек самому себе: мол, дружок, постарайся и ты уж на совесть! Трудись! Не ленись!

Сапгир: На ваших картинах — личины, даже гигантские личинки, клоны, лишенные индивидуальных черт. Причем выписаны они в технике голландской школы. Удивительное все же сочетание! Меня всегда мучил вопрос: кто они, ваши герои? Откуда пришли и куда идут? Сквозь какую прореху просовываются в наш мир?

Целков: Можно смеяться, но ответ на него я ищу с 1960 года. С первого появления героя на холстах и до сегодняшнего дня этот вопрос меня мучает. И ни разу ответ не удовлетворил. Могу сказать лишь одно: этот обобщенный персонаж — так его назовем — в достаточной мере оригинален, похожего я не встречал ни у кого. Разве что в ярмарочном балагане. С карикатурой его сравнить тоже нельзя. Карикатура — слишком мелкий ранг. Правильнее всего сказать — портрет с натуры.

Сапгир: С величественных истуканов Египта? Может, с барельефов Вавилона?

Целков: Египет, Вавилон — точно подмечено — близки мне. Вначале портреты мне действительно казались пришедшими из тех времен — это древние египтяне или первобытные народы, очень далекие от сегодняшнего человеческого взгляда на окружающий мир. У египтян, например, на барельефах идет войско — и все лица абсолютно повторяют одно.

Сапгир: А если поглядеть сквозь литературную призму — персонаж вышел из гоголевской «Шинели»? Из Сологубовского «Мелкого беса»? Или это «Грядущий хам» Мережковского?

Целков: Приятно услышать здесь имя Гоголя. У него ведь нет ни одного положительного или умного персонажа. Герой «Шинели» — ничтожество, вообще отсутствует человеческое. Новая шинель — апофеоз бытия…

Сапгир: Не пугают ли вас ваши порождения?

Целков: Когда я как бы становлюсь зрителем и смотрю на своего героя, размышляя, что он такое, он меня иногда пугает, иногда смешит, иногда представляется неслыханно точно скопированным обликом не конкретного человека, а человечества вообще. Это портрет без грима ложного благообразия. Мы все привыкли видеть человека, в сущности, превращенного в некую икону. Смотрясь в зеркало, мы надеваем на себя маску благородства, выбираем для себя облик доброго, умного и глубокого создания — личину, в которую мне очень трудно поверить, глядя практически на любую тварь, пусть самую что ни на есть презентабельную.

Сапгир: Ваши картины — вне времени, они как бы во вселенской мертвой точке. Что время значит для вас?

Целков: Что такое время, я никогда не задумывался. По поговорке «мы эпох не выбираем, мы в них живем и умираем». Нет времени и нет бессмертия. Есть безвременье. Нет даже мига, о котором стоило бы вспомнить. Вот как у Горького в пьесе «На дне»: «Я всю жизнь только переодевался. Родился. Носил пиджак…» — ну и так далее.

Ведь мы, люди, — просто одна из ветвей эволюции звериного мира. Нам дана более развитая душа, более острый ум, дана речь, которой наши младшие братья лишены. А уж их меньшие братья — те вообще часто бегают на шести ногах! Так что и мы, и эти шестиногие бегуны, — совершенно одно и то же. Никакой по-настоящему принципиальной разницы нет. Мы — такая же, в сущности, дрянь, как та подлиза собачка, которая, если ей что-то не понравится, и укусить хозяина может. А рыбы, как оказалось, не молчат, а орут дикими голосами, только мы их не слышим. Что же касается вопроса о времени, я считаю, что возгласы «Ах, как быстро протекли эти годы! Ах, как быстро пролетела жизнь» говорят о том, что по-настоящему никакого времени для нас не существует.

Сапгир: Есть ли выход из безвременья?

Целков: Нет. Никакого выхода нет. Как нет выхода из озверения.

Сапгир: Вот уже более сорока лет вы живете в Париже. Как Город-Светоч встретил Постороннего — вас ?

Целков: Я не приехал в Париж, чтобы делать карьеру. Меня интересовало другое: создавать здесь, в «новом доме», своеобразные, неподражательные картины, соответствующие моей личности, моему вкусу. Хотя в Париже меня разыскало несколько западных любителей искусства, и какие-то деньги у меня появились. А стремиться нравиться, быть модным, я считал для себя невозможным, у меня попросту не хватило бы на это энергии. Таким образом, я, в сущности, и по сей день здесь, как всегда и повсюду, остаюсь посторонним.

Сапгир: А вы сами надеваете на лицо маску? Или, может, на маску — лицо?

Целков: Я стараюсь не прятать свое лицо ни под какими масками. Не скрываюсь ни под каким камуфляжем. Так же точно, как и не маскирую лицом — камуфляж.

Сапгир: Что для вас важнее? Деньги, слава? Или все это суета?

Целков: Для меня важно лишь одно — после завтрака очутиться у мольберта с холстом. Это самое ценное, что я имею в жизни. Я так живу с 16 лет. Е-же-днев-но — без моря, которого по сей день не люблю, без отдыха, который по сей день не понимаю, как проводить; грешен, конечно — иногда бывали пьянки, и тогда я не работал.

ДИ 2-2020