Надя Октябрь

Участница дискуссии «Частная коллекция — будущий музей?»

ДИ: От коллекционеров «на местах» ждут, что они будут поддерживать локальное искусство. Видят ли они в этом большие риски (финансовые и организационные: качество коллекции, достаточный корпус работ, возможность хранить вещи, показывать, выдавать на выставки в институции)?

Надя Октябрь: От российских коллекционеров ждут, что они будут поддерживать российское искусство, так формируется рынок — сначала внутри: качественно, финансово, репутационно, а затем — выходит на другие территории. По этой аналогии, при учете всех рисков, поддерживать искусство в своем регионе — важная стратегия. Внимание, спрос способствуют и развитию инфраструктуры, появлению арт-сообщества. Для художника это, прежде всего, возможность продолжать заниматься своим творчеством, делать выставки, заявлять о себе публично. Стабильность присутствия художника на региональной и федеральной повестке современного искусства выгодна для коллекционера. Значит, коллекция будет жить и расти в цене. Это все очень взаимосвязанные вещи. Конечно, никто не застрахован от ошибок, коллекционирование неизвестных, начинающих или наоборот сильно распиаренных — всегда риск, но и интерес, и азарт, в конце концов прекрасно просто находить то, что заставляет биться сердце сильнее. Но это может быть и осознанный путь меценатства, поддержки культуры и искусства в своем регионе. 

В плане художников Воронеж абсолютно звездный город. Арсений Жиляев, Иван Горшков, Николай Алексеев, Илья Долгов, Кирилл Гаршин, Кирилл Савельев — все они уже музейные художники. Есть и новое поколение, которое активно заявляет о себе: Ян Посадский, Миша Гудвин, Михаил Добровольский. В коллекции Евгения Хамина есть все перечисленные художники, они представлены характерными работами. Наибольшее количество и разнообразие работ — Ивана Горшкова, от абстракции 2010-го до пятиметровых картин 2020-го, в том числе скульптуры, самые большие — это трехметровые Battle cats, которые были на Триеннале российского современного искусства в Музее «Гараж» в 2020 году. Воронежское современное искусство играет важную роль в коллекции Евгения Хамина, отслеживаются как новые работы художников, так и новые имена. Собирается интересная история, которую, надеюсь, в скором времени будет возможность показать.

ДИ: Нужно ли коллекционеру видеть музей своей далекой перспективой? К музею часто оперируют как к единственной форме жизни коллекции, какие еще есть варианты (кроме продать, подарить детям, пускай они мучаются)?

Надя Октябрь: Мне кажется, не так много коллекционеров думают о перспективе музея. Все же чаще коллекционирование связано с личными переживаниями, наполнением своей жизни, своего дома искусством. Тем, что будет менять пространство, привносить новые ощущения, откроет новый круг общения. То есть это то, что живет с тобой в моменте, такие собрания обычно не очень большие. Коллекция как музей — это другие масштабы, другая мотивация. Здесь расширяется круг художников, включается уже больше критериев к выбору произведений, хотя бы потому что предполагается публичность. Планируются вложения в строительство или ремонт здания для музея, его эксплуатацию, а также финансовая модель его дальнейшего функционирования как институции. Но и без таких планов собираются большие частные коллекции, становятся известными и престижными, и уже постфактум появляется идея музея или фонда. Но какова их дальнейшая судьба? Произведения требуют особого хранения, их могут запрашивать на выставки, этим нужно заниматься. Если наследникам это неинтересно или нет ресурсов на содержание, то в лучшем случае будет организована передача цельно всей коллекции в государственный музей. Как была передана коллекция Леонида Талочкина в Третьяковскую галерею, коллекция Петера и Ирене Людвиг в Русский музей — дополнив госфонд в том числе современным российским искусством 1960–1980-х годов. Коллекцию могут и перекупить целиком. Но чаще она распродается по частям. Я со вздохом всегда смотрю на аукционах на такие случаи, например так раздробилась и разлетелась по миру известная коллекция Кенды и Якоба Бар-Гера, они, кстати, тоже в итоге хотели сделать музей, но, видимо, не сложилось. Замечательные вещи из этого собрания есть и в коллекции Евгения Хамина, например работы Дмитрия Леона и Эдуарда Штейнберга 1960-х. 

Какие еще есть варианты? Можно пофантазировать. Отправить коллекцию в многолетнее путешествие по художественным музеям разных городов России, где еще не было представлено современное российское искусство, а потом передать в эти музеи по комплекту из коллекции. Передать университету в пользование как наглядный художественно-искусствоведческий материал. Продать коллекцию корпорации, которой необходим такой социальный капитал, с условием сохранения цельности собрания и его публичного показа. Купить дома в разных точках мира, распределить в них свою коллекцию и стать рантье апартаментов с уникальным интерьером. Самый актуальный вариант — это оцифровать все произведения и перевести в технологию блокчейн, создать первую коллекцию современного российского искусства в NFT, запустить ее по соответствующим фестивалям. Оригиналы распродать, на вырученные средства купить лучшие цифровые экраны для трансляции, а остальной капитал положить на депозит для дальнейшего обновления техники. Можно все что угодно. Частная коллекция — личное дело. 

Женя Чайка

Куратор программы дискуссий от «Vyksa Air: искусство и практики гостеприимства»

ДИ: Исследуя гостеприимство, вы столкнулись с тем, что тема объединяет много практик и понятий. Сложился ли словарь гостеприимства в сфере искусства и культуры, и какие новые понятия в него войдут?

Женя Чайка: Прорабатывая программу конференции, я погрузилась в проблематику гостеприимства. На сленге современного человека, который любит притворяться туристом, гостеприимство превращается в индустрию. На самом деле, природа гостеприимства глубоко доиндустриальная. Оно вбирает и теорию, и традицию, и практику, и право. В европейскую культуру это явление вписано через базовые тексты — поэмы Гомера и Библию. Римляне провозгласили право гостеприимства естественным, на это ссылались конкистадоры, пересекая океан. Кант переопределил понятие, чтобы помыслить возможность мира в международных отношениях, а ХХ век, испытавший реальность войны, через тексты Левинаса и Деррида подвел к мысли о том, что гостеприимство может разорваться пронзительным опытом невстречи. Так бегло обобщая, я пытаюсь сказать, что «гостеприимство» — понятие такой глубины, что, если мы применяем его к анализу явления, оно сразу оказывается частью грандиозного контекста. В то же время многовековое использование понятия говорит о его глубокой проработанности, поэтому вряд ли в рамках конференции мы сможем собрать новый словарь. Тем не менее я надеюсь, что мы подойдем к этой задаче ближе в публикации, которая запланирована на следующий год. Пока же внутри рабочей группы у нас формируется что-то вроде жаргона. Например, к арт-резиденциям мы примеряем выражение «ген гостеприимства» и склоняемся к тому, что гостем в арт-резиденции является не столько художник, сколько художественный процесс.

ДИ: Шум вокруг работы Урса Фишера говорит об отсутствии гостеприимства в плане объяснения функции и формы современного искусства. Как нужно работать со зрителем, особенно когда речь идет об искусстве в общественном пространстве?

Женя Чайка: Скульптуру Фишера я пока не видела вживую, поэтому могу только упомянуть о противоречии, которое принято выделять в теории гостеприимства. В ситуации гостеприимства всегда встречаются желание и страх. Это очень легко увидеть на примере сказок или личного опыта: мы очень хотим, чтобы к нам кто-то пришел в гости, но в то же время страшно боимся, что он/а окажется волком, ну или медведем. Если мы оставим от гостеприимства только его слово-сердце, этим словом будет «встреча». И вот встреча — с искусством ли, с продовольственным ли магазином, с кем-то единственным и неповторимым — личное дело каждого; а пространство — общественное, и его использование четко описывается. Эта сложность описывается через другую пару понятий — «договор» и «дар». На договоре основано гостеприимство, без дара гостеприимство невозможно. Об условиях договора стороны договариваются; а вот о даре договориться никак нельзя, потому что дар — это готовность отдать то, чего нет, и способность это принять. Но важно другое: во-первых, дар невозможен помимо договора, во-вторых, этот разговор лежит в поле этики, а не эстетики. То есть совершенно не важно, какой именно предмет искусства вызывает спор, поскольку спор, как известно, не о вкусах. Стало быть, решение его — не в воспитании того или иного вкуса, а в создании условий для дискуссии, единственной платформы, на которой может возникнуть договоренность.