Разобравшись с абстракцией (предыдущие два номера ДИ были посвящены именно ей), редакция взялась за пейзаж. Помимо подражания природе или вдумчивого созерцания в нем обнаружились связи Рубенса с Декартом (Александр Евангели, | с. 28 |), масонский заговор (Андрей Ерофеев, | с. 12 |) и убедительные феноменологии (Светлана Полякова, | с. 54 |). Так что солипсизм Джексона Поллока «Я — природа» в контексте современного разговора на тему не кажется уже таким убедительным. Пройдя путь от фона, необязательной детали или художественного упражнения до романтической картины, пейзаж в XX веке обернулся акционизмом (например), а если и остался на холсте, то наполнился выразительным жестом и концептуальным смыслом, по крайней мере, так кажется с ходу. Это больше не березки у реки или бушующий океан у обрыва, «природу» следует понимать как суть вещей, а «пейзаж» — как окружающий человека контекст. Но как быть с «поп-пейзажами» Дэвида Хокни или «романтическими» Ансельма Кифера? Что, если не пейзаж, мы видим на холстах Павла Отдельнова, Таисии Коротковой, Егора Плотникова, Петра Швецова, Евгении Буравлевой? Да, теперь это не только пейзаж, но и фрагменты памяти, вспышки современности, произведенное пространство, дополнительный нарратив, а может, и основной рассказчик. Но, приложив к этому «чуть больше вчувствования» и фантазии (Анастасия Хаустова, | с. 34 |), можно достигнуть гармонизации человека/зрителя с окружающим ландшафтом/пространством.

Александра Рудык, главный редактор