Монотонно двигаясь по шкале времени, вслед за 70-ми (ДИ-4/2023) мы обратились к 80-м. К десятилетию, как теперь принято говорить, переломному. Расколовшему художественный процесс / сообщество / подставьте свое на до и после. В его первой и большей половине (до 1986–1987) были сквоты, квартирные показы, рок-кон-церты, журнал «А — Я», допросы, «поездки за город» и декламации Пригова или Ры Никоновой | с. 56|. Во второй — андеграунд вышел из подполья, появились выставочные залы, интерес со стороны властей (не из комитета госбезопасности), молодежные выставки, внимание СМИ, первый русский Sotheby’s, мода на советское, коллекционеры, конкуренция, подковерные интриги, заграница. По словам Наталии Турновой, «было счастье новизны» | с. 30|. «Мы пошли во все тяжкие, — вспоминает Константин Звездочётов, — полезли на свет, как мотыльки, потому что изголодались по народной любви» | с. 16|. А народ изголодался по возможности говорить/слушать неотцензурированные речи. «Очень болтливое время», — описывает 80-е Сергей Хачатуров | с. 22|. Даже в проектировании городской среды наступил «поворот к человеку» | с. 60|. В тот момент многие участники художественного процесса с большой радостью поплыли по течению открывшихся перспектив, как Анатолий Заславский | с. 36|. Причем на свету проявились не только андеграундные художественные практики, практически немедленно ставшие мейнстримом, но и самые настоящие маргиналии, вроде готического рока, религиозной оперы | с. 50| и постпанка, имевших в России, как водится, свое прочтение | с. 44|.

    Будущее наступило вместе со всеми вытекающими и такими необходимыми последствиями, как институализация и рыночная экономика. Теперь, оглядываясь назад, наши герои и авторы уже не так уверены, что все, что ни делается, — к лучшему. Как и участники прошлого номера, они сходятся на том, что связанная история отечественного искусства XX века еще не написана, хотя усилия прилагаются необычайные | с. 68|.

Александра Рудык, главный редактор