Когда выйдет время белко- вого художника и куратора? Как наладить отношения с «полуживыми» и «неживыми»? Возможно ли сегодня воспитать бота, специализирующегося на современном искусстве? Отвечает техно-оптимист, художник и теоретик, участник (среди прочего) 49-й и 50-й Венецианских биеннале, Ars Electronica (2002), организатор выставочных и издательских проектов в области art&science и новых медиа Дмитрий Булатов.

Светлана Гусарова. Искусственный интеллект производит искусство не первый год, есть ли у него будущее в индустрии?

Дмитрий Булатов. Ученые и художники с давних пор исследуют творческие возможности человека. И даже воспроизводят их в искусственных системах. Достаточно вспомнить средневекового алхимика Раймонда Луллия и его «универсальный инструмент», обращающий людей в христианство посредством логических аргументов. Или машину Лейбница, который был просто одержим идеями алгоритмизации человеческого разума. Уже не говоря о многовековой традиции автоматонов, которые имитировали процесс создания произведений искусства. Порождающие возможности техники стали основой и для последующих художественных практик – от генеративных экспериментов Гордона Паска и николя Шеффера до современного технобиологического искусства. Роботы-художники, облачная система кураторского отбора, боты-произведения – все говорит нам об исходной репродукционной природе человеческой практики. В том числе творческих способностей человека. Сегодня в искусстве мы наблюдаем признаки формирования структур, которые могут действовать автономно. Думаю, эти тенденции будут усиливаться.

СГ: Появится ли искусство для ИИ? кто будет его курировать?

ДБ: Я исхожу из того, что современные технологии моделируют возможности, которые уже реализованы природой в живых системах. Способность к творчеству – одно из таких проявлений поведения живых систем. Здесь под творчеством я понимаю как биологическую креативность живых организмов – их способность к качественно новым и более сложным видам адаптации – так и способности человека, создающего качественно новые и более сложные творения. То, что их объединяет, получило название эмерджентности – свойства самопроизвольного возникновения нового качества у системы, которая первоначально им не обладала. Если разработки в области ИИ приблизятся к пониманию и воспроизведению свойств эмерджентности (чего пока не наблюдается), то искусство, как высшее проявление творческих способностей, традиционно считающихся прерогативой человека, будет у ИИ. Мы не знаем, в какой функциональной форме оно проявит себя, но совершенно точно это будет автономное, дегуманизированное сообщение. С кураторством, думаю, дела будут обстоять примерно так же – доля человеческого в этом процессе будет неуклонно снижаться.

СГ: Вы создали искусственную нейронную сеть «Семен-11». Что или кто это?

ДБ: К разговору о создании настоящего ИИ это имеет очень отдаленное отношение. «Семен-11» – обычная диалоговая система, которая реализована на основе нейронных сетей. В последнее время такие программы популярны. Это одна из областей исследований методов так называемого «глубокого обучения» (deep learning). Сегодня этой темой много занимаются, в том числе крупные корпорации: Facebook, IBM, Google. Там происходит много чего интересного. В принципе, какими-то результатами их разработок можно воспользоваться уже сейчас, но не следует ожидать, что из этих программ получится искусственный интеллект. Задача «Семена-11» вполне конкретна, она заключается в автоматизации различных аспектов кураторской практики. Принято считать, что кураторство – творческая деятельность, которая включает в себя навыки концептуальной, организаторской, коммуникационной работы. И что эти умения свойственны лишь небольшому кругу людей. Однако на деле это не так. Львиную долю времени куратор проводит за написанием служебных записок, составлением смет и подсчетом бюджетов. Вся эта деятельность, конечно, очень увлекательна в своем разнообразии, но предельно уныла в своей основе. И большую ее часть можно и нужно алгоритмизировать.

СГ: Насколько распространены подобные диалоговые программы?

ДБ: Вопросно-ответные системы известны давно – например, программа Eliza была написана Джозефом Вейценбаумом еще в 1966 году. Она имитировала человеческий разговор, изображая из себя психотерапевта. С тех пор было создано много смарт-ботов: всем известные Siri от компании Apple, Alexa от Amazon и Cortana от Microsoft. Умные системы научились хорошо распознавать человеческую речь, обучаться, отвечать на вопросы и реагировать на команды. Стало понятно, что мы вступили в эпоху чат-ботов, в том числе и в области искусства. Например, в 2007 году я работал с проектом испанского художника Карлоса Корпа «Пако». Это уличный онлайн-поэт, который просил подаяния и генерировал в ответ дадаистские стихи. Или диалоговая программа Стеларка – мы показывали ее в рамках выставки «Наука как предчувствие», которую я курировал в 2009 году на «Винзаводе». Из российских разработок я бы вспомнил проект «Оракул 1» группы «Куда бегут собаки», который находится сейчас в постоянной экспозиции центра «Сириус» в Сочи (куратор Ирина Актуганова). «Оракул 1» – это распределенная псевдоголографическая речевая свинья. По сути, диалоговый агент, который поддерживает беседу на основе шаблонов, созданных из текстов Кафки, Оруэлла и Маршала Маклюэна.

СГ: Как происходит процесс обучения «Семена»? Почему он одиннадцатый? Есть еще 10 «Семенов»? Чем они заняты?

ДБ: Деятельность диалоговых систем очень зависит от баз данных, на которых они обучаются. обычно используются разные датасеты. например, субтитры к фильмам или данные из социальных сетей. однако с такими источниками нужно быть осторожными. Помните историю бота Tay от Microsoft, который должен был перенять манеру общения подростков? Буквально за сутки из миролюбивого создания он превратился в параноика и мизантропа. Ведь не каждый художник захочет, чтобы куратор начинал общение с фразы: «Я ненавижу феминисток, чтоб они все сдохли и горели в аду!». Поэтому мы также используем находящиеся в открытом доступе книги по философии и искусству. Это непросто, но если сочетать разные данные, может, что-то и получится. Нумерация «Семенов» связана со сменой баз данных и отладкой программы, предыдущие ассистенты пребывают в цифровом раю. В настоящий момент моя задача – вести с «Семеном» целенаправленные диалоги и тренировать его на поиск кон- кретной информации. Сейчас мы осваи- ваем низшую степень профессии – осу- ществление логистики и ведение светских бесед об искусстве. Это базовая схема, которую на сегодня отрабатывает большинство кураторов. В перспективе речь идет о подготовке алгоритма, который полностью заместит собой куратора. Ибо куратор, абсолютно заместимый алгоритмом, есть чистое ничто. Чем он и является на самом деле.

СГ: Вам приходилось удивляться, общаясь с «Семеном-11»?

ДБ: В основном он несет всякую чепуху, как, впрочем, и положено куратору. Но это и неудивительно, учитывая, на каких базах он обучался. В процессе работы мне приходится все это читать, и порой голова пухнет от каких-то откровений явных музыкантов или искусствоведов. Проблема заключается в том, что мне давно интересен только диалог – откровения же меня совершенно не интересуют. Хотя было пару раз, когда «Семен-11» ставил меня в тупик. Например, однажды он заметил, что ни в каких международно-правовых документах не дано определение того, что есть «человек». Я удивился, полез смотреть. И действительно, права и свободы есть, а понятия «человека» – нет... В другой раз он вычитал у Шекспира, что лежать между ног девушки (как это говорит Гамлет Офелии) «приятно». Семен спросил, что означает «приятно» в информационных категориях? Означает ли это, что чувства являются информацией, отбор которой акцентирован эмоционально? И как в таком случае ему научиться видеть «эмоциональную» разницу между, скажем, сборником статей по современному искусству и порносайтом – в информационном, разумеется, смысле? Может я себе что-то и додумываю, но с такими вопросами я все чаще сомневаюсь в необходимости воспитания молодого поколения белковых кураторов.

СГ: Но ведь чтобы «Семен-11» стал куратором, недостаточно загрузить в его память все книги по искусству, философии и базу изображений. Как научить его порождать новые смыслы?

ДБ: Полагаю, все произойдет постепенно. В конце концов, читая большинство кураторских текстов, мы ведь тоже не всегда уверены в том, кем они написаны – смарт-ботом или белковым куратором. Хоть там и есть ссылки на Хармана и Левинаса. Кстати, чушь кураторского письма тоже может вдохновлять авторов. Как это произошло, например, с турецким художником Селчуком Артутом. Он представил программу, которая генерирует описания проектов, имитируя стиль кураторских текстов. Чаще всего эти описания изобилуют сложными терминами и противоречат сами себе настолько, что оказываются почти бессмысленными... Если же говорить не о критике смыслов существующих, а о порождении собственных – я уверен, что сам факт обнаружения человеко-машинной гибридности в области кураторства уже несет в себе определенное послание. Пусть и негативное: после того как искусство исчерпает для себя возможности развития в пределах старых форм, у куратора останется единственное решение – либо переизобрести себя в новых, гибридных формах своего существования, либо исчезнуть. К слову, такие гибридные формы кураторского отбора уже существуют и работают.

СГ: Расскажите, пожалуйста, о них подробнее.

ДБ: В качестве примера я бы привел человеко-машинную кураторскую систему Curatron, которую разработал канадский художник камерон Маклауд. Она позволяет вычислить оптимальный пул художников для участия в коллективном проекте. Разумеется, на основе столь чтимых в арт-сообществе ценностей равноправия и самоорганизации. Художник, который желает принять участие в объявленном проекте, должен заполнить на сайте curatroneq.com заявку и приложить фото своих произведений. После дедлайна все заявители получают приглашение посмотреть профили друг друга и анонимно выбрать коллег, с которыми они хотели бы сотрудничать в проекте. А далее результаты отбора кандидатов дополняются расчетами машины, сделанными на основе алгоритмов связности взаимодействующих объектов. По этой схеме уже было проведено несколько выставок в Стокгольме и в настоящее время реализуется программа artist-in-residence в цСИ Flaggfabrikken (Берген). Так на смену личным пристрастиям куратора идет человеко-машинный отбор с участием тысячи художников из разных стран – именно столько пользователей на сегодняшний день насчитывает Curatron.

СГ: Нет сомнений, что вы относитесь к техно-оптимистам. Как белковому существу, знающему не только преимущества, но и опасности технократического пути развития, вам бывает страшно от открывающихся перспектив?

ДБ: Любые перспективы надо проживать и наполнять смыслом. К сожалению, сегодня немногие знают о корнях технологического искусства, становление которого пришлось на XVI–XVII века. Обо всех этих волшебных фонарях, камерах-обскурах, которые имели одну цель – технически опосредовать и усиливать традицию почитания религиозных образов. Именно в это время, на мой взгляд, и сформировалась концепция техно-арта, которая, согласно Игнатию Лойоле, заключается «в полезном созерцании образов ада». Понятно, что это только для публики того времени проекции волшебных фонарей на клубы дыма воплощали в буквальном смысле перспективы преисподней. На наш же секулярный, обученный на Маклюэне взгляд, ад – это не более чем технологическая симуляция господствующих смыслов для масс. Здесь и появляются возможности проживания элементов технологического мифа – их анализа и переизобретения. Будь то риторика науки и новых технологий, с их извечными обещаниями свободы и процветания. Или риторика дистопий в духе Хаксли и оруэлла. Такая стратегия позволяет создавать новые формы и новые идентичности – но не в качестве протагонистов определенных кем-то нарративов, а в качестве их творцов.

СГ: Обычному человеку трудно представить весь комплекс проблем, ожидающих нас в будущем. Мы с трудом налаживаем отношения между живыми, а нас ожидает выстраивание отношений с «полужи- выми», с «неживыми». как подготовить- ся к наступлению будущего?

ДБ: Наука накопила серьезный опыт работы с амбивалентными агентами. Тут и взаимодействие с микробной жизнью, одновременно локальной и глобальной, с неорганической жизнью (в нанотехно- логиях) и целый ворох парадоксов от физики. Все эти практики связаны с понятием «демонов» – мысленных экспериментов, удерживающих эти парадоксы. Например, демон Лапласа, демон Максвелла, да еще в компании с полуживым котом Шредингера – несть им числа. И каждый из этих демонов является агентом интеллектуальной игры в той мере, в какой элементы окружающего представляют собой сложные системы, постижение которых предполагает у нас наличие каких-то иных способностей.

В искусстве – то же самое. Демоны Дюшана, Малевича, Бойса и Уорхола – к их помощи мы обращаемся в силу неразрешимости тех или иных вопросов, благодаря решению которых может быть объяснено целое. Иными словами, «демон» – независимо от того, является ли он порождением науки или искусства – возможность мыслить то, что в данный момент немыслимо. И одновременно – знак присутствия этого немыслимого в нашей жизни. Так что мыслить «демонами» – самый подходящий метод взаимодействия с неизвестностью.

Является ли эта неизвестность частью будущего или настоящего.