×
«Жара». Акция — маленькая революция
Лия Адашевская

— Четырнадцать тысяч комментов в Фейсбуке! Но почему СМИ молчат?

— Это раньше было: нет человека — нет проблемы. Сейчас: нет в телевизоре, значит, ничего нет.

Нет, это не из переписки блоггеров в Фейсбуке или Твиттере в период бурных манифестаций в начале декабря 2011 года, когда в Интернете было жарко от споров и выложенных видеосвидетельств, а телевидение хранило молчание. Это из пьесы Наталии Мошиной «Жара» (диалог между начальником отделения полиции и активистом-террористом из «Архнадзора»), премьера спектакля по которой состоялась в ноябре в театре «Практика».

Тех же, кто смотрел спектакль, в декабре могло зародиться подозрение, что текст Мошина сочинила, что называется, по горячим следам, вдохновляясь митингами на Чистых прудах, Триумфальной и твиттеровской и фейсбуковской реальностями. Но «Жара» написана в 2009 году. Правда, события в пьесе разворачиваются в 2012 году, в апреле. Можно сказать, что драматург ошиблась в датировке всего на каких-то три месяца. Впору воскликнуть: «Кассандра виновата!» Однако провидческие таланты автора хоть и впечатляют, имели под собой вполне реальную почву.

«Идея была в том, чтобы написать, если можно так выразиться, пьесу-диагноз. «Жара» — это мое видение ситуации, которая сложилась на данный момент и которая в дальнейшем может обостриться», — объясняла Наталья Мошина журналистам незадолго до премьеры.

И все же «Жара» не только о конкретной политической ситуации и уж тем более не о профессиональном долге журналистов. Да, она напрямую касается проблемы глухоты власти. Но в гораздо большей степени эта пьеса о выборе пути к достижению цели (а цель для идущего всегда благородна).

Как важен, однако, контекст восприятия — всякие сиюминутности типа политической ситуации, общесоциальной проблематики, настроений в обществе — отвлекающий от серьезных онтологических вопросов, которые, возможно, художник изначально поднимал в произведении. Сбивая фокус интерпретации на здесь и сейчас, меняя смыслы, иначе расставляя акценты, они затрудняют сохранение должного уровня абстракции.

Пример из недавнего прошлого. Когда в 2009 году Юрий Альберт впервые показал проект «Moscow Poll», главная мысль, которую художник в него вкладывал — «стоя перед любым произведением искусства, мы всегда оказываемся в ситуации выбора». Метафорой этого были стеклянные урны для голосования. Спустя два года, в декабре 2011- го, работа стала коррелироваться с прошедшими в стране выборами. Очень хочется верить, что премию Кандинского художник все же получил собственно за проект (без сомнения, заслуживающий награды), а не за невольно возникающие параллели со свежими событиями.

Но бывает и наоборот. Когда семантическое поле произведения изначально выстраивается с ориентацией на реальную действительность, тот самый контекст сиюминутного. То есть когда профанное вытесняет метафизическое и означает только самое себя.

Проще всего сделать вывод, что такое произведение само есть сиюминутность, и его автор еще на старте подписывает отказ от претензий на вечность — главный нарратив традиционного искусства — и тем самым декларативно переходит в стан искусства современного.

Как правило, это связано с активной позицией художника, ставящего акцент на социально-политической функции искусства, важнейшим аспектом которого в этом случае становится критичность. И это действительно имеет самое прямое отношение к «Жаре».

Однако установка на здесь и сейчас не исключает того, что однажды, утратив актуальность, зафиксированное в произведении профанное перестанет быть таковым, превратившись в метафору, знак более пространных метафизических понятий. Вот тогда-то, как правило, и начинается обсуждение собственно художественных достоинств произведения, которые в момент его актуальности были вторичны по отношению к содержанию, и всякие промахи в плане формы воспринимались как несущественные. Пример тому — группа «Война». И не случайно режиссер спектакля Владимир Агеев видит сходство между членами этой художественной группы и героями «Жары».

Художественный активизм (и не только в лице группы «Война») и социальный (в своем крайнем радикальном проявлении — терроризм одиночек, за которыми не стоит какая-либо организация) — рецидивисты каждый в своем пространстве, с фатальной неизбежностью преступающие границы. Обязательное условие (резонанс акции в обществе) и цель (привлечение внимания общества к какой-либо острой проблеме) у них схожи. Широкое распространение информации об акции/ теракте, превращение ее в наиболее обсуждаемое событие представляет собой ключевой элемент тактики и тех и других. Оставшееся незамеченным действо утрачивает всякий смысл. То есть и то и другое спектакулярно по своей природе.

В чем разница? Не только, разумеется, в статьях уголовного кодекса и мерах пресечения, но и в том, что художник все же действует символически, он спонтанно артистичен, то есть осознанно спектакулярен. «Террористы» «Жары» — вынужденно, и даже против воли.

В пьесе их акция постепенно перетекает в чистую художественность. Но в финале… И здесь надо хотя бы вкратце коснуться сюжета.

Невыносимая жара, обрушившаяся на Москву в апреле — это не о природном катаклизме, это метафора состояния общества, достигшего градуса кипения. И вот в один из дней четверо молодых, симпатичных, респектабельных, интеллектуально развитых парней, членов общества «Архнадзор», обеспокоенных не только архитектурным обликом столицы, но и, как в дальнейшем станет ясно, видящих себя на месте власти, вооружившись автоматами, захватывают один из офисов в центре Москвы. Они берут в заложники сорок его служащих (эти сорок олицетворяют не только два актера на сцене — мужчина и женщина, но и зрители в зале), и через Интернет выдвигают ультиматум: если через двое суток их требования не будут выполнены, они начнут расстреливать заложников. Молодые люди следят за реакцией в Интернете, считают растущее число комментариев. Однако в реальности ничего из того, что они ожидали, не происходит — полиция здание не окружает, телевидение молчит, в переговоры с ними никто не вступает. Когда срок ультиматума истекает, «архнадзоровцы» понимают, что должны следовать правилам ими же заданной игры — начать расстреливать заложников. Вопрос с кого начинать? Один из террористов считает, что с того, у кого меньше всего родственников. Почему? Чтобы потомки не проклинали. «Ты же не хочешь, чтобы его сын, когда мы будем у власти, думал: эти люди убили моего отца», — поясняет он. Интересная мораль — страшно не убийство, страшно проклятие. И репутация важнее этики. Но как бы там ни было по этой или иной причине убить они не могут. А в результате оказываются заложниками у самих себя. И тесное пространство сценической площадки начинает все больше ассоциироваться с камерой заключения. Атмосфера накаляется. Внутреннее напряжение растет. И уже даже не жарко, а липко, душно, мучительно. Но где выход? И каков должен быть последний шаг в этом затянувшемся «перформансе»? Все апологеты перформатив-ных практик прекрасно знают, насколько важна эта финальная точка, в которой происходит предельное сжатие художественного высказывания. Но это в искусстве, а здесь вроде как жизнь. Однако разница оказывается не столь велика. Тот, кто боялся проклятий, пока его друзья и их пленники дремали, выходит на площадь и подрывает себя. Цель все та же — привлечь внимание. Увы. Как выяснится, в милицейских отчетах московского парня с русской фамилией запишут как таджика-строителя, который переносил со стройки баллон с газом и по неосторожности подорвался. Оставшиеся отпускают заложников, взрывают офис, после чего один из них (идейный лидер) идет в полицию, во всем сознается и требует его арестовать. «От этой жары все с ума посходили», — с хитрой усмешкой жалуется ему в ответ страж порядка и просит идти домой подобру-поздорову и не мешать работать. «Если вы этого не сделаете, — продолжает настаивать молодой человек, — и я не позвоню моим товарищам, что вы меня арестовали, то через пятнадцать минут они взорвут еще два здания». Но, как и следовало ожидать, ничего не происходит — ни ареста, ни взрывов. Все обессмыслено. Обессмыслено еще и тем, что молодые люди готовы уничтожить то, ради чего все это затеяли — здания. И соответственно уподобиться тем, против кого борются. Оставим за скобками, что в реальности всего этого быть не могло. Не будем и в который раз поднимать вопрос о цели и средствах. Главное — то, что акция оказалась, строго говоря, неудачной как в политическом, так и в художественном смысле. В этом плане «Войну», получившую премию именно в тот момент, когда два ее члена попали за решетку за другую акцию, можно признать более состоятельной. Что ж, за актуальность не только платят, но и расплачиваются. Иначе какая же это актуальность — когда только пряники? Однако вопрос о результате этих художнических интервенций в пространство социального остается открытым.

Более эффективным (по крайней мере, психотерапевтически) оказался и многотысячный мирный митинг протеста, прошедший 10 декабря на Болотной площади, некоторые сравнивали его с «Монстрацией» — художественным проектом Артема Лоскутова.

И здесь прослеживается определенная общность тенденций: в социальном пространстве начинают превалировать новые формы так называемого демократического восстания. Речь не столько об уличной политике, а сколько, как пишет известный американский философ Джудит Батлер в статье «Союз тел и политика улицы» о формировании временных общностей, которые проявляют себя в знаковых пространствах (место проведения митинга концептуально важно); в современном визуальном искусстве — все нарастающая популярность интерак-тивности, коллаборативных, партиципаторных и прочих практик взаимодействия; в театре, пусть пока не слишком явно, но все же происходят попытки вовлечения зрителей в формальную и содержательную ткань постановки. При этом почти неважно, кто именно (в каком угодно плане) вовлекается в действо, чье «я» входит в «мы» общности. Важно наличие тел в местах проявления — на площади, в выставочном пространстве, зрительном зале. И количество «лайков» в Интернете.

Возвращаясь же к «Жаре», следует отметить, что это не только пьеса-диагноз, но и пьеса-предупреждение. Художественное и социальное порой настолько тесно переплетаются, что начинают мимикрировать друг в друга. Но у каждого жанра все же есть свои законы. И в любом случае, прежде чем начинать, нелишне подумать, к чему это может привести. Финал не должен обессмыслить начало. Акция — всегда маленькая революция. Но это в художественном поле. А в социальном… Разумеется, тоже, но почему-то вспоминается аксиома Бисмарка: «Революции задумывают гении, совершают фанатики, а ее плодами пользуются проходимцы»…

ДИ №1/2012

7 февраля 2012
Поделиться: