Время было уникальное, аукцион Sotheby’s прошел, какие-то деньги у художников появились, интерес к нам, мы думали, это никогда не кончится. Я работал ассистентом кинооператора в киностудии документальных фильмов. Ситуация уже позволяла жить «на вольных хлебах». Параллельно работал в саду «Эрмитаж», руководителем фотокружка. Там мы и познакомились с Леней Бажановым, с Машкой Серебряковой.
А тусили все у меня, поскольку недалеко, и я чуть ли не единственный обладал своей квартирой. Все пили, разговаривали, в основном «за искусство», спорили до хрипоты, иногда доходило до потасовок. Это было важно. Художник, он же в первой половине жизни ходит с широко открытыми глазами и порой даже не осознает, что делает и слышит, а потом остаток жизни питается этим опытом, потому что глаза становятся устроены по-другому. Ну, конечно, у гениев бывает другая последовательность, но у простых людей, как я, все так.
Квартира моя была как квартира — на кухне все собирались. В комнате стояла детская кроватка, была библиотека, рядом в алькове фотолаборатория. Ребенок и Ирка (Меглинская – ДИ) спят, а я проявляю стеклянную пластину. В полной темноте. Ничего не видно, взвешиваю в руках – нет, не проявилась еще, кладу обратно.
Буквально на вес, тактильно чувствовал, когда готово. Я отдал Виктору Мизиано на молодежную биеннале серию маленьких контактных черно-белых фотокарточек, потому что ничем другим я и не занимался. он, кстати, их уже к тому моменту повозил по заграницам, в Вене были, где-то еще.
Я тогда исследовал фотографию, экспериментировал, как алхимик в лаборатории. Это для меня было как шифрование пустот, высказывание как бы в пустоту. Печатал на старинной бумаге, снимал на стеклянные пластины, использовал определенную технику, а вообще снимал будто бы ничто. Но этому всему придавалось огромное значение за счет обряда. Сейчас самое время восстанавливать такую технику. Например, в «Пролабе» ручной печати уже нет. Нужно покупать фотоувеличитель для стола. Хину не достать, бумага непонятно где. Все ушло. А была реальная магия. У меня сейчас на даче висят несколько старинных ч/б фотографий. от них энергия другая идет. Спускаешься в туалет со второго этажа, мимо проходишь и прямо плечом чувствуешь, что идет что-то, хотя висят они очень давно.
А 89-й год для биеннале не случаен. Важный год, переломный. После него все изменилось. Мы стали меряться друзьями: у меня французский консул в друзьях, а у меня американский атташе. Хвастаться начали скоростью и возможностью получения виз, менялись связями. И как-то все взяли и разъехались. Кто-то в туристическую поездочку, кто-то поработать. Многие не вернулись. Через два года буквально совсем другая жизнь началась. Уже в 1991-м появилась Якиманка, центр современного искусства, то-се, сменилась эпоха!
Илья Пиганов, 2018