Злата Адашевская. Вы называетесь «НонАдаптантЫ». И вас действительно трудно идентифицировать с каким-то конкретным музыкальным направлением. Как образовалась группа?

Филипп Нонадаптант. Пять лет назад я как-то наткнулся на социологический термин «нонадаптанты». Так называют людей, которые не могут социализироваться ни в одной среде. Я понял, что это про меня. С одной стороны, быть нонадаптантом очень здорово, какие бы границы ни преступал, тебе ничего невозможно предъявить, ты этим диагнозом как бы от всего защищен. С другой — какие бы истины нонадаптант ни изрекал, по той же причине его никто не будет слушать. Я тогда еще учился в институте, и сокурсники обходили меня стороной, полагая, что я немного «того», хотя я старался вести себя нормально, без выходок. Когда я читал какой-нибудь доклад, они смеялись и снимали меня на мобильники. Вопреки моему желанию сокурсники улавливали во мне какой-то «сбой». Я обижался, но потом понял, что и такая реакция — это хорошо. Просто нужно найти соответствующий формат для самовыражения. И я подумал: «Рок-группа — это то, что нужно». Среди моих однокурсников нашлось еще несколько нонадаптантов, с ними мы и создали группу. Нас сближало только чувство отчужденности, «аутизм», но каждый был изгоем по-своему. Мы слушали разную музыку, но не имели четкого ориентира. И даже в нашем нынешнем составе у всех разные эстетические предпочтения. Тогда у нас была китайская гитара, микрофон, на который мы в качестве фильтра надевали носок, и полусломанный комп нашего гитариста, на котором писали первые песни. Музыка без ударных, песни — без припевов, слушать очень тяжело. Все это мы определяли как «воинствующий аутизм». Если говорить о контексте, то примерно в те же годы, две тысячи шестой — седьмой началась новая волна панк-движения, появились такие коллективы, как «Ансамбль Христа Спасителя и мать сыра земля», арт-группа «Война», от которой позже отпочковались «Pussy Riot». Наш «воинствующий аутизм» был близок этому движению — не в смысле музыки, но эстетически и идеологически. Формально же это было таким панк-нойзом, на который я что-то наговаривал, начитывал, визжал. Сегодняшней костюмированности тогда не было, мы выходили в «повседневном», так что люди только на третьей минуте понимали, что происходит что-то не то. Ребята просто «фигачили» по струнам, я орал и бился конвульсиях. Нам не давали сыграть больше трех песен, даже на фестивале неформатной музыки, на который нас специально позвали, и то дали исполнить только четыре.

Злата Адашевская. В какой момент «воинствующий аутизм» утратил актуальность?

Филипп Нонадаптант. Мы прошли этот этап, чтобы не законсервироваться, требовалась новая форма. Решили пойти от обратного: если прежде нашу музыку считали сложной для восприятия, а высказывание было прямым, то теперь более сложный текст мы сопровождаем доходчивой музыкой.

Профессор Зензивер. В наших текстах несколько разных синтагм. Мы перешли на более простые формулировки, как бы цитируем народ, но стараемся выразить очень сложные вещи языком, наиболее близким к народному говорению. Но смыслы не так однозначны.

Филипп Нонадаптант. После аутизма у нас был еще период гиперинтеллектуального поп-кора. Сейчас это тесла-панк, он в каком-то смысле сочетает дикость и хардкоровость аутизма и звучание поп-кора.

Профессор Зензивер. Это изменение следует из нашей анархической программы, цель которой — разрушение иерархий в сознании. Этому служат и наши языковые эксперименты.

Филипп Нонадаптант. Мы не хотим как-то определять наш стиль. Наше кредо — нонадаптация.

Профессор Зензивер. «НонАдаптантЫ» — это веление времени, а не концептуальный проект. «НонАдаптантЫ» не могут приспособиться к чему-либо, вне зависимости от изменений. Филипп Нонадаптант. Мир вокруг нас настолько быстро меняется, что под него нет смысла подстраиваться, мы автономны от всего.

Злата Адашевская. Но вы же называете себя — тесла-панк. Это что?

Профессор Зензивер. Проект «Но-нАдаптантЫ» — попытка выразить мироощущение молодых людей в современном мире. Мы его определяем как нонадаптическое. Например, в Испании сорок процентов молодежи безработные, и это не значит, что они совсем не работают, они живут в прекрасном состоянии. Прекарность — естественная форма существования современного молодого человека. Гуру этой прекарной молодежи — такие люди, как Стив Джобс, Цукерберг — чистые аутисты. В современном мире, отягощенном знаниями и перегруженном информацией, только аутисты способны на прорыв. Речь не о новом музыкальном направлении, а о том, что такой ученый, как Тесла, тоже нонадаптант и революционер, как и мы.

Злата Адашевская. Тесла изобретал невиданные доселе вещи, которые и впрямь переворачивали сознание. У вас эта интенция не так очевидна...

Профессор Зензивер. Наш девиз — «Революцию в искусство можно доставить только контрабандой». В прямом высказывании сегодня этого нельзя достичь. Согласно моей теории любая революция происходит сначала как превентивная симуляция. По Гегелю, трагедия повторяется в виде фарса, и эта тавтология утверждает истинность события. Здесь Гегель не применяет логическую триаду, но я ее восстанавливаю. Сначала превентивная симуляция, за которой следует событие, ну и потом фарс. На самом деле революция происходит уже во время симуляции, только она еще не очевидна. Это революция в мире сознания, в мире деального. Ведь деньги — это чистая абстракция, а капитал — продукт идеального. Поэтому мировую революцию можно совершить, только начиная с центра капитализма — в Нью-Йорке. Вот мы и планируем там три постановки — «Гамлет», «Horses» и «Снегурочка», а еще «Швейцарские сироты» в Гонконге.

Злата Адашевская. Вы ведь уже работали с «Гамлетом» — принимали участие в постановке «Полония». Филипп сыграл роль Лаэрта, а вы, Профессор, определили себя как архикреационер-эстетолог, выступив, по сути, автором идеи и режиссером. Но без Монро…

Профессор Зензивер. Это будет другая постановка. Делая перевод для «Полония», мы попали во все шекспировские ловушки. Но все ошибки гамлетоведения, которые в «Полонии» воспроизведены, в «Гамлете» будут исправлены. Мы перевели Шекспира на современный английский, но без вульгаризмов. Для того чтобы превентивная симуляция сработала, она должна облачаться в формы, знакомые и понятные людям. В постановке «Полоний» мы применили к Шекспиру стратегию интертеймента, стремясь сделать его более доступным для современного зрителя. «Гамлет» будет поставлен в жанре мюзикла. Для превентивной симуляции, для контрабанды важны осмысленная амбивалентность и романтическая ирония в каждом высказывании. Если считывать все буквально, то у нас нет ни одной песни, которая бы не нарушала как минимум три статьи конституции. Нам можно инкриминировать призыв к смене существующей власти, наркотики и прочие противозаконные вещи. Но если вслушаться, то обнаружится прямо противоположный посыл. Это не апология наркотиков, а их резкая критика.

Злата Адашевская. Так вы стрейтейджеры?

Профессор Зензивер. «Пора отказаться от власти препарата и от диктата госаппарата» — строка одной из наших песен. В последней книге Жижека «Накануне Господина: сотрясая рамки» речь идет о том, что левое движение ждет нового господина, он необходим для революции. Мы исходим из обратного — отказ от господства. В рамках отказа от всего лишнего. Любое творчество питается энергией освобождения.

Филипп Нонадаптант. Мы вообще против власти чего-либо. Веганство или здоровый образ жизни — такие же фетиши, которые порабощают своего «адепта». Именно поэтому нам необходимо оставаться амбивалентными. Мы не хотим заявлять, что «мы такие чистые и правильные, берите с нас пример».

Профессор Зензивер. Амбивалентность песен совершает в сознании трюк, необходимый для их понимания. Это не просвещение типа «делай, как я», а «научись мыслить, и, если хочешь, я тебе помогу». У нас даже песня есть «Прими роды у брата». Мы должны принять роды друг у друга. Наша задача — заставить работать производящие машины сознания. Если кто-то что-то придумал, а другой понял, то это уже его мысль. Филипп Нонадаптант. Когда люди схватывают нашу волну, начинается взаимодействие, стирается грань между выступающим и слушателем. Профессор Зензивер. И нет никакого «я» или «ты», когда мы говорим об авторстве. Это не структуралистская смерть автора, а новый уровень. Автора нет потому, что мы отказываемся от авторства ради людей. Все соавторы, все художники, все поэты.

Злата Адашевская. Почти по Бойсу — «социальная скульптура». Сопряжение различных стилей и прямых цитат в вашей музыке тоже способствует «трюку» в сознании, возбуждению мыслительной машины?

Профессор Зензивер. Уж точно, это не пародии. Песня «Изменений требуют наши мозги» — не «перемен требуют наши сердца» Виктора Цоя. Это другое произведение, но оно плоть от плоти «перемен» Цоя. Известно изречение французского философа-платоника Бернара Шартрского: «Мы как карлики, сидящие на плечах гигантов». Так происходит развитие: все апроприируется, знание всего человечества. Именно отсюда возникает романтическая ирония: нам смешно не от того, что мы творим, но от того, что занимаем место творца. В этом отличие романтической иронии от самоиронии. Оно связано с пониманием, что мы неспособны сотворить из ничего, только перекладываем элементы. Но в этот момент занимаем именно место творца, что доставляет удовольствие, заставляя испытывать легкую эйфорию.

Злата Адашевская. На выступлениях нонадаптантов порой создается впечатление, что вы не то, чтобы транслируете деборовскую мысль об «обществе спектакля», а доводите ее до абсурда. Это такая концентрация спектакля в спектакле.

Профессор Зензивер. Идея ситуационизма нам нравится потому, что мы живем по ситуациям. Но, рассуждая сегодня об обществе спектакля, следует учитывать, что все подмостки давно рухнули. Вопрос в том, кто будет первым, кто из старых элементов соберет нечто новое. Спектакль никто не отменял, его играют на разваленных сценах. В нашей песне «Swiss orphans» есть слова «all the stage is a market, all the markets are stages». Весь мир театр, как у Шекспира и Дебора, и в то же время весь мир рынок, сформированный по законам спектакля. Потому что кризис рынка и кризис спектакля — одно и то же. А мы, нонадаптанты, весело скачем по руинам и собираем из этих обломков новый мир. Это заряжает оптимизмом — наблюдать, как каждое твое действие что-то проявляет. При этом ты не креатор, архикреационер, поскольку только отражаешь возможность что-то создать. Универсальность человеческого сознания и есть маркер его уникальности. И поэтому anonymus, маска и так далее, чтобы не смущать свою свободу, — анонимное соучастие. Задача — собирать вместе таких людей, когда они объединяют усилия, происходят непредсказуемые взрывы красоты. Это и есть современный ситуационизм — быть счастливыми в соучастии, не классический акционизм и ситуационизм, а перевод ситуацианизма и акционизма в область идеального. Когда из мира понятий мы переводим что-то в поэтическую форму, одновременно появляется и музыка: ситуация возникает в самой песне. Песня и есть ситуация. Все современное общество — в каком-то смысле Ситуационистский интернационал. Во всяком случае, для тех, кто пытается мыслить и что-то делать.

Злата Адашевская. Вы утверждаете, что только аутисты, нонадаптанты способны на прорыв. То есть они футуристы, видящие будущее? Или, живя в настоящем, они являются будущим для других?

Профессор Зензивер. Футуризм — не совсем правильное определение. Человек может быть современным, это другое, и настоящий мыслитель — всегда современный человек. А остальные в прошлом, но они, несколько отставая, все же идут его стезей. Я называю это «гистерезис габитуса». Революции случаются как раз тогда, когда своевременное становится современным, в сознании происходит революция, мета-нойя, событие. Бытие догоняет человечество. «No future» — самое адекватное высказывание панка о бытии. Завтра тоже будет настоящее. Мы свободны от будущего и можем делать что угодно.

Злата Адашевская. Это «no future» рифмуется с утверждением Фукуямы о конце истории. Или это замершее время, которое, по теории Дебора, мы должны запустить вновь?

Профессор Зензивер. Все не может замереть по определению, смотрите, как быстро происходят изменения. За последние два года благодаря Перельману мы узнали, что Вселенная имеет форму бублика. Мы узнали, почему теории «большого взрыва» и гравитации верны. Это же перевороты, информационные революции! Заходя в книжный магазин, я чувствую себя архаичным человеком, ведь можно купить планшет.

Злата Адашевская. Молодежь сейчас часто обращается к прошлому, ко времени, «где меня не было»...

Профессор Зензивер. Это естественная ретрореакция. Тяга хипстеров к пластинкам и книгам — нормальное явление. Люди думают: кругом цифры, давайте вернемся к теплым, аутентичным вещам. Но книжки все равно печатаются в компьютерной верстке. Происходит симуляция симуляции. Все эти рассуждения платоновского плана о том, что раньше было хорошо… Да когда было хорошо, если вам всегда плохо? Почему вы думаете, что раньше было лучше? Мы принуждены к модернизации, хотим этого или нет.

Злата Адашевская. Вы сейчас в андеграунде. Однако пофантазируем. Число людей, считывающих смыслы ваших песен, возрастает, поклонников все больше, и вот однажды «НонАдаптан-тЫ» собирают стадион…

Профессор Зензивер. У «НонАдаптантов» поклонников будет больше, потому что увеличится количество нонадаптантов, ведь они — социальное явление, которое разрастается. А что такое стадионы, не знаем, мы там никогда не выступали, но понимаем, что время таких выступлений прошло. И не мечтаем о популярности, нам неинтересно услышать наши песни по радио или телевидению, их никогда туда не пустят.

Филипп Нонадаптант. Сейчас время не стадионов, а клубов. Что же касается будущего, то оно за Интернетом. Я против антипиратского закона. Человек вправе легко и бесплатно получать нравящуюся музыку. Конечно, это что-то обесценивает. Раньше, пока найдешь виниловую пластинку, купишь ее, принесешь домой, поставишь… И в этом процессе для тебя уже заранее накапливается какая-то ценность. Интернет отменяет ненужное переоценивание, без материального фетиша материал воспринимается непосредственно.

Злата Адашевская. Но на что же артистам записывать альбомы, приобретать нужное оборудование, если все будут «скачивать» музыку в Интернете?

Филипп Нонадаптант. Уже сейчас записать песню можно у себя дома, и ни к чему идти в дорогущую студию. Чтобы творить, необходимо только желание, в смысле чтобы тебе было что сказать. В конце концов, и рок-н-ролл когда-то появился как любительское движение, основанное на убеждении, что музыка доступна и для простых ребят, которые взяли в руки гитары. Панки пошли в этом еще дальше. Они могут не быть блестящими музыкантами, но им есть что сказать, и у них много освободительного драйва. Мы не делаем музыку для тех, кто понимает. Наша задача сделать так, чтобы не было и намека на элитарность. Наоборот, сказать, что мы такие же как все — нонадаптанты. Когда это высказывание удается, я не могу назвать большее счастья. И мне неважно, получу я деньги или нет, позовут меня на «Олимп» или нет. Все, что мне надо, я уже получаю — высказываюсь. А то, что какие-то любители оказываются на youtube рядом с «The beatles», как раз и доказывает, что «каждый сам себе художник, каждый сам себе поэт». Концерты сегодня — это способ общения и времяпрепровождения, интересный, полезный и продуктивный. Надеюсь, со временем все будут творить в формате сотворчества, во всяком случае, я наблюдаю такую тенденцию.

Злата Адашевская. Вы говорили о разных типах восприятия группы, для Профессора «НонАдаптантЫ» — лаборатория, для Филиппа — жизнь.

Филипп Нонадаптант. Есть «НонАдап-танЫ» с их сумасшедшими песнями, есть Профессор с его сумасшедшими проектами. Он автономная личность, его проекты могут обретать практически любую форму — фильма, музыки, спектакля.

Злата Адашевская. Хочется уточнить, насколько группа является реализацией проекта Профессора. Как вы работаете, кто генерирует идеи, как принимаются решения?

Профессор Зензивер. Каждый вырабатывает идею за счет своей уникальности. Каждый по отдельности ни на что не претендует. Если кто-то с чем-то не согласен — мы это не делаем.

Филипп Нонадаптант. Суть именно в отсутствии лидера. Я мог бы сделать группу имени меня и быть в ней лицом, мозгом и всем на свете, но понял, что хочу уйти от этого и стать таким же участником группы, как остальные. А это возможно только за счет отчуждения от лидерства, отказа от концентрации на своих переживаниях. Тогда и начинается настоящее творчество, в котором ты отчужден от себя ради идеи. Моя задача — интересно ее воспроизвести (или донести). У посетителей наших концертов зачастую создается ложное впечатление, что на сцене мы, что называется, в образе. Обо мне думают, что я такой скромный интеллигентный молодой человек, который на время выступления перевоплощается в юродивого нонадаптанта. Но все наоборот: я юродивый нонадаптант, который в жизни пытается изображать интеллигентного молодого человека. Мне же больше нравится традиция тех групп, у которых на первый план выступает определенная интрига, а уже дальше следуют люди.

Злата Адашевская. Видимо, именно поэтому ваш состав участников так динамичен....

Филипп Нонадаптант. Мы никогда специально не ищем человека для выполнения какой-то предзаданной нами роли, потому что не существует позиций, которые чисто технически должны быть хоть кем-то заняты. Точно так же у нас нет ограничений, способных помешать расширению состава группы. Всегда на горизонте может появиться новый человек, кому есть что сказать в рамках нашей группы, созвучному ее идее, и ему всегда найдется место.

Профессор Зензивер. Вообще, самое счастливое время жизни — это репетиции, выступления. У Канта есть такой концепт — незаинтересованное удовольствие, я его немножко модифицировал — незаинтересованная заинтересованность, из нее и рождается искусство. А еще непредсказуемая предсказуемость. Мы точно знаем, что завтра случится нечто удивительное.`

ДИ №1/2014