Каждый раз, когда речь заходит о харьковской фотографии, возникает тема брутальности и провокаций. Приверженцы этой школы из группы «Шило», созданной в 1910 году (Владислав Краснощек, Сергей Лебединский, Вадим Трикоз), сегодня представляют передовой ее край. Их «специальный» проект «Оконченная диссертация» — отнюдь не троллинг михайловского шедевра 1980-х годов молодыми хипстерами от светописи. Посягательство на священную корову — харьковскую школу фотографии — не лишено возвышенных чувств. У «Оконченной диссертации» есть своя телеология, прозревание которой нуждается в экскурсе к истокам, позволяющим понять, почему же группа «Шило» сочла наилучшим расположить свой telos в одной из коронных «книг» Бориса Михайлова (Боба для близких в те времена). 

Самиздат был обычной практикой маргиналов советских пространств 1970–1980-х годов. В отдельные сезоны от друзей можно было получить для просмотра не одну книгу-самоделку, среди которых мне вспоминаются прекрасные образцы киевского декаданса с выложенными на страницах натуральными авторскими слезами и сигаретными подпалинами. Но даже на этом фоне харьковский самиздат разительно отличался, как, например, книги местных сюрреалистов братьев А. и В. Мещан. У живущих за железным занавесом представления о подлинной картине художественных процессов ХХ века были известным образом ограничены, так же как и история арт-книги, поэтому новый виток livre d’ artiste, связанный с Ильей Кабаковым и пребывающим с ним с середины 1970-х в тесных контактах Борисом Михайловым, понятен нам только сегодня. Так же как и нынешнее возвращение жанра. В 1985 году, когда только что законченную Бобом

«Неоконченную диссертацию» муж принес домой, все воспринималось по-другому. Это была стопка листов писчей бумаги, исписанных вдоль и поперек, с наклеенными на них фотографиям. Книга не вызывала такого удивления, как теперь. В повседневье нонконформистского сообщества, в его украденном царстве свободы все это воспринималась естественно, хотя и с восторгом. Эта книга, как и все, с чем мы имели дело тогда, понималась нами как особая работа, которую каждый выполнял, как может, а Боб делал лучше всех. Над книгой, как ангел с мечом, встал призрак тошнотворно-серьезного жанра, какой представлял в те годы дискурс советской науки. Это не было стебом или приколом в современном его понимании, потому что, назвав свой опус диссертацией, пусть и неоконченной, Михайлов бросал вызов. И не важно, что спроецирован он был в среду таких же маргиналов из группы «Время»*, как и он сам, тех, кому заказан был путь в советский мейнстрим. После периода глухого сопротивления, показов фотографий из-под полы только самым надежным людям начался выход в публичное пространство, заполненное спором об этой фотографии. Это была уже не первая михайловская «книга с комментариями», но та, что названа диссертацией, представляет ценность и как некий теоретический документ, рассеянная текстуальность которого заключает в себе манифест харьковского андеграунда.

В инверсийном мире той субкультуры она могла бы, наверное, претендовать на научную степень. Помимо выговаривания законов новой эстетики в этих книгах («Неоконченная диссертация» и более ранние «Крымский снобизм» и «Вязкость») urbi et orbi Михайлов сообщал какие-то вещи, которые люди предпочитают не афишировать. Здесь заключен парадокс: максимально публичное сообщение адресовано лично тебе. Манифестом является и новая харьковская «книга» с ее симметричным жестом Михайлову. Сегодня, когда всякий значимый фотографический проект задумывается как выставка, «коллективная монография» Лебединского, Краснощека и Трикоза возвращает нас не только к исходному михайловскому объекту, но и к тем временам, когда уникальное творение ходило по рукам: ретроприем и экзистенциальное приключение из разряда «вечных возвращений». Multi-authored книга апеллирует и к другому харьковскому тренду — анонимности («лурики» Михайлова, «третий автор»

Е. Павлова и В. Шапошникова, «Группа быстрого реагирования» Б. Михайлова, С. Солонского и С. Браткова). Накладывая свои фотографии поверх михайловских, активно вводя свой сегмент, используя любой повод развить тему интертекстуальности, они, по сути, взрывают информационное пространство «Неоконченной диссертации» Боба, несмотря на весь ее демократичный расклад. Смысл высказывания и тембр голоса изменились. Разговор с читателем/зрителем идет громко, на повышенный тонах. Фотографии и тексты соревнуются: кто кого переговорит. Усилилась цветовая плотность визуального слоя, книга потемнела, налилась серебром и приятно отяжелела. Немало этому способствует бархатистая «лохматость» цветовой фактуры, ставшая брендом всех трех «Шил» — Краснощека, Лебединского, Трикоза. Все, что у Боба имело слабый налет комичного демонизма, облеченного в нежное сфумато недодержанной фотопечати, набрало крепости и силы, достигнув эффекта репортажа из мрачных глубин Мордора в колористике постсоветского пейзажа. В двухтомник вошли совместные проекты («Побег Тимошенко», «Ночь», «УПА хенде-хох»), а также индивидуальные («Арабат» С. Лебединского, «Больничка» В. Краснощека) в окружении документирующего слоя фотографий, на которых мы видим авторов и всех, кто вошел в их жизнь. Уместно вспомнить, что западная критика открыла такое свойство харьковской фотографии, как ее размытость, отметив прием повышенной концентрации «слепых пятен» как то, что было противопоставлено «эстетике прозрачности» (В. Тупицин), имманентной официальному режиму. Если обобщить смысл этих наблюдений, речь идет о визуальности, тяготеющей к «мылу». При этом нельзя забывать об изнаночной остроте, которая надежно спрятана в нем. Ключ к пониманию харьковской школы в обоих атрибутах символического обмена, где «шило» конвертируется в «мыло» без потерь. Новая генерация сохранила верность дуализму.

В период группы «Время» гнев и ярость, заключенные внутри, на выходе превращались в идиотическое бормотание: острое высказывание пряталось за «шумовой» завесой, визуальной или вербальной. Это было набрасывание покровов — «танец с семью покрывалами» наоборот — у Малеванного, когда он накладывал на черно-белую фотографию множество цветовых вуалей, в «наложениях» (слайд на слайд) Михайлова и Павлова. И наконец, присоединение еще одного размывающего слоя — вербального — в «фотографиях с буквами» Михайлова, позднее В. Кочетова, отчасти С. Браткова. В «Оконченной диссертации» Краснощека, Лебединского и Трикоза вся «жесть» снаружи. Это броня, прячущая белую и душистую сердцевинку, взращенную новым поколением харьковских «диких».

О «Шилах» я узнала как раз в тот период, когда они, задумав проект, посещали стариков, обсуждали проблему в «семейном кругу». Дело нешуточное. Резонно заметить, что, целясь в такую мишень, легко и промахнуться, но они подтвердили профпригодность, тем более что группа открыто декларирует увлеченность харизмой Михайлова. По определенным формальным приемам они приблизились к нему, но также и по смелости быть собой здесь и сейчас. Разница в том, что группа «Шило» принадлежит к поколению ремейка. И страх перед государством с его КГБ сменился игрой в страх, который формализовался в политический балет «Побег Тимошенко» или балет исторический — «УПА хенде-хох». Не без гендерного шарма развивая имидж гангстеров и мушкетеров, а то и наводящих страх на обывателей бойцов УПА с «закосом» под устойчивый мужской архетип с критическим числом три, группа «Шило» легко завоевала сердца, в том числе и отцовские.

Еще во времена группы «Время» появился термин «харьковская школа», но, несмотря на все мои усилия тогда наполнить его академическим смыслом (вспоминаю свой первый московский доклад в галерее «На Каширке», 1989), это была скорее фигура речи. Сегодня же, имея в виду смену поколений и декораций, на фоне которых выступает группа «Шило», можно сказать, что харьковская школа есть. Их не хватало для завершающего, окончательного утверждения, конституционализации школы как явления, не хватало именно этих авторов, которые осознали харьковскую фотографию и себя в ней. Проект группы «Шило» — это, безусловно, оммаж Михайлову, но также и всей харьковской культуре и науке с ее очистительной водой и мылом. «Оконченная диссертация» — гениальная попытка окончательно всех перемешать, передружить, перелюбить и снова перезамесить великолепное тесто харьковской фотографии. И это во многом потому, что такой харьковский продукт, как михайловская «Неоконченная диссертация» — это тяготеющее к бесконечности «открытое произведение», принципиально не завершаемая вещь. *Группу «Время» основали в 1971 году фотографы Евгений Павлов и Юрий Рупин и пригласили в нее других авангардистов харьковского фотоклуба: Бориса Михайлова, Олега Малеванного, Александра Супруна, Геннадия Тубалева, Александра Ситниченко.

​ДИ №5/2014